Бестолковая любовь - стр. 15
– А вообще, к чему такая жизнь? Стоит ли овчинка выделки? – наконец отважился спросить Сева. – Деньги? Но когда ты их будешь тратить, если на это у тебя нет даже времени? И семьи у тебя нет. Так ради чего все это?
– Значит, так… Дочь у меня… – бухнул Николай.
– Ну да?! – едва не лишился дара речи Сева. – Вот сюрприз… А где же она?
– Да где… – Брат повертел в пальцах нож. Сидели на кухне. – Живет со своей матерью. Родилась как-то между делами… Я и не заметил. Тут как раз партию крутых матрешек продавал. А она – бац! – и родилась! Усвоил? Ситуация матовая…
Николай удивленно хмыкнул, словно не мог понять, как дети родятся.
Сева неловко засмеялся, постепенно приходя в себя от неожиданного известия о племяннице.
– А чего не женишься?
– Ты прямо вроде этой девки, что родила! Пусть застрелится! Чтобы я – и женился?! Не! «Не обещайте деве юной…» И вообще никому никогда ничего не обещайте. Закон рынка! Как-то раз я пришел домой сильно пьяный, сразу бухнулся на диван и вырубился. Не заметив по пьяни, что лег не так – диван разобрал лишь наполовину. Ночью просыпался пару раз от какого-то неудобства, но был так пьян, что не чувствовал толком боли, не мог проснуться до конца, тут же засыпал опять, не соображая, в чем дело. Только утром, проспавшись, обнаружил, что у меня вся морда ободрана до крови – попал лицом на деревянные выступы дивана. После этого – завязал! Пью одно лишь легкое вино, водку в рот вообще не беру. Как отрезало!
Сева встал:
– Я кофе сварю…
– Опять?! – застонал Николай. – Да ненавижу я его, твой кофе! Запах только хороший.
– Прости, снова забыл, – повиноватился Сева.
Давняя неприязнь Бакейкина-младшего к кофе была настолько загадочна и необъяснима, что постоянно забывалась.
Николай всегда и на всех производил неизгладимо приятное впечатление. Выправка и бицепсы военного, характер – завидный. Удивительно вежлив, но только на людях, никогда голоса не повысит – все одни лишь «спасибо» да «пожалуйста», «добрый день» да «извините». Ни малейшей разнузданности в манерах. На близких это не распространялось. Правда, в последнее время Сева все чаще и чаще стал ловить презрительные взгляды, которые Николай бросал вокруг. Пробовал их скрывать, но это уже плохо получалось. Кроме того, брат всегда оставался редкостным педантом, при всей обходительности и приветливости – сух, холодноват, и общался как бы «до сих пор», «до пиджака». Даже замкнут. Эта его подчеркнутая манерность, откровенный педантизм – он места себе не находил, если хоть одна книга в квартире стояла не там, где заведено! Патологическая аккуратность Николая даже мать порой выводила из себя, не говоря уж об остальных.