Бестолковая любовь - стр. 12
– А Катя? – спросил Сева.
– Что – Катя? – не понял Николай. – Никуда твоя Катя не денется! И далась тебе эта девка! Небось за все это время голову ни разу не вымыла.
Николай был абсолютно прав.
Утром Сева обнаружил исчезновение своего любимого синего галстука.
– Брат надел, – серьезно объяснила Катя. – Нужно ему, понимаешь, к девушке пошел.
Сева все понял и промолчал. Галстук к вечеру вернулся на место, зато пропали два больших махровых полотенца и сервизная чашка с блюдцем. Сева заранее знал, что скажет Катя. Понимать уже надоело.
– Сестра взяла, – бесстрастно доложила она. – Ой, как нужно было! Очень нужно, понимаешь?
Чашка и полотенца больше не появились. Потом постепенно начали бесследно исчезать простыни, ложки, ножи, статуэтки, кастрюли… Растворился прекрасный немецкий свитер, подарок Николая, через неделю Сева недосчитался носков… Отдавать долги было нечем. Катя слушать ничего не хотела и твердила только свое, что «было очень нужно» и «все принесут обратно». Николай философски меланхолично объяснил Севе по телефону, что любая страсть разорительна.
Еще через неделю, в субботу утром, Сева открыл дверь на звонок и замер. На пороге стоял незнакомый бородатый цыган лет сорока.
– Брат! – неожиданно закричала Катя и с визгом повисла у пришельца на шее, болтая грязными ногами.
Сева аккуратно завернул в последнюю чистую простыню самое дорогое, что у него было, – ноутбук – и поехал с ним вместе к Николаю. Цыгане не обратили на его уход никакого внимания: они громко галдели на кухне.
Незадолго до встречи брата с цыганкой Катей Николай обзавелся о-очень приличной квартиркой в самом сердце Москвы, поменял десятка два любимых женщин и жил в одиночку. Старым холостяком, как он любил говаривать.
Сева вошел в подъезд и был тотчас задержан суровым консьержем:
– Вы к кому?
– Бакейкин я… – смущенно повинился Сева. – Брат… Старший… – и вытащил паспорт. На всякий случай.
Сева не любил никаких властей и их законно побаивался. Особенно властей маленьких, поместных, которые всегда становились безудержными и безоглядными, как русские поля, в своем желании прочно, навеки утвердиться на этой земле.
– Бакейкин? – недоверчиво протянул консьерж и внимательным образом изучил основной документ Севы. – И верно, Бакейкин… Ну, ступай, раз Бакейкин… Дома Николай Витальевич. Шестой этаж.
– Я знаю, – сказал Сева, пряча паспорт в карман.
Выйдя из лифта, Сева остановился и прислушался. Брат действительно сидел дома – слышались звуки пианино.
Николай, когда бывал дома – а бывал он там нечасто, – любил сам для себя играть на пианино. Мать, обожая Коленьку, отдала его в музыкальную школу, которую тот благополучно окончил.