Бесцветный Цкуру Тадзаки и годы его странствий - стр. 20

. Она могла отделять свою душу от тела. И говорила Цкуру: тебе я могу отдать только что-то одно. Либо душу – либо тело, но никак не все вместе. И хочу, чтобы ты выбрал прямо сейчас, ибо то, что останется, я отдам кому-нибудь еще. Но Цкуру хотел эту женщину всю, целиком – и не мог уступить половину ее другому мужчине. Это было бы слишком невыносимо. Он хотел ответить ей: «Ну, тогда мне не нужно от тебя ничего», – но тоже не мог. И увяз, как в болоте, – ни туда ни сюда.

Он чувствовал такую страшную боль, словно чьи-то огромные руки выжимали его как тряпку. Разрывая плоть и размалывая кости. Внутри у него все пересохло – так, словно каждую клетку тела поджаривали на сковородке. Злость сотрясала его. Злость на то, что он должен отдать кому-то ее половину. Эта злость превращалась в тягучую жидкость, которая вытекала из мозга его костей. Легкие словно взбесились, сердце колотилось, точно двигатель от выжатой до упора педали газа. А вскипающая темная жидкость растекалась по всем уголкам его тела.

Когда он проснулся, его трясло. Очень долго не мог понять, что это всего лишь сон. Стянул с себя взмокшую пижаму, попробовал вытереть пот. Но сколько ни старался, все тело оставалось липким и скользким. И тут наконец он осознал, а точнее – почувствовал кожей: вот она, ревность. Жгучая, неодолимая ревность к тому, кто хочет отнять у Цкуру то ли тело любимой женщины, то ли ее душу – то ли, если удастся, и то, и другое сразу.

Именно ревность, насколько он понял из этого сна, – самая безысходная тюрьма на свете. Ибо в эту тюрьму узник заключает себя сам. Никто не загоняет его туда. Он сам входит в свою камеру-одиночку, сам запирается, а ключ выкидывает через прутья решетки. И о том, что он там, не знает ни одна живая душа. Разумеется, если б он решился, то мог бы выйти оттуда в любую секунду. Ведь тюрьма эта находится в самой глубине его сердца. Но решиться-то он и не может: сердце затвердело, как камень. Вот что это такое – настоящая ревность.

Он достал из холодильника апельсиновый сок и выпил три стакана один за другим – горло пересохло до боли. Затем сел за стол и, глядя на рассвет за окном, попробовал успокоиться. Что же мог означать тот сон? Предсказание? Предупреждение? Уж не сам ли я послал его себе? Может, это будущий я, которого я даже не знаю, проламывает скорлупу – и вылупляется, как безобразное чудище, отчаянно пытаясь выбраться на свежий воздух?

Именно после этого, как позже отметил Цкуру, он перестал желать себе смерти. Разглядывая себя голого, он признал, что его отражение в зеркале – никак не он сам. Что в ту ночь он впервые пережил настоящие муки ревности (или что это было). И когда наступил рассвет, кромешная мгла всех этих пяти месяцев, проведенных у бездны смерти, наконец-то осталась в прошлом.