Бермудский треугольник - стр. 22
– Мда, очень… мда, – промычал оторопело Демидов, и грозные, как на старых иконах, глаза его вдруг стали младенчески беспомощными, каких ни разу не замечал у него Андрей. – Ты как-то безбожно, Андрюша, по-якобински, как-то слишком, что ли, революционно, не оглядываясь. По-кавалерийски. Удары наотмашь. Насмерть. Умного апостола Матфея ни с того ни с сего с ног свалил! Тебя гложет идея фикс! Одержимость! Это не нужно. Это зря. Это губительно, Андрюша.
– Что губительно? Почему наш патриарх не предал анафеме убийц, как заявлял?
– Твоя непримиримость – твоя ненависть. А ненависть требует выдержки. Надо глубинное спокойствие, чтобы… Иначе сорвешься и затопчут, затопчут…
– А ты спокоен?
– Я прожил целую жизнь. Ненависть не спасет. Ни одно государство в истории не спасала ненависть. Все решали направленность духа и воля. Так было в Отечественных войнах. Это – непреложная истина, Андрюша.
– А если воля и дух иссякли и нет змеиной печени, осталось одно голубиное сердце и растерянность перед силой предателей? На что и на кого уповать? На Господа Бога?
– На гражданскую войну не уповай. Американцы введут войска под лозунгом защиты демократии и прав человека, против коммуно-фашистского мятежа и поработят слабенькую сейчас Россию окончательно. Расчленят на крошечные провинции и – конец русскому народу. Наша армия оказалась пустоцветом. Она будет воевать за тех, кто платит. Дожили и до такого позора, внук! Так что!..
– Так что – дожили! Поэтому надеяться не на кого! – сказал с отвергающей насмешливостью Андрей.
Он поднялся, его качнуло, он постоял, держась за спинку кресла, волнение отдавалось ударами в голове – потом, насколько хватило сил ступать твердо, приблизился к письменному столу Демидова, выдвинул нижний ящик. Он выложил оттуда папки, листы с рисунками, после чего из длинной жестяной коробки с надписью «Монпансье» извлек завернутый в тряпку, мутно поблескивающий потертой вороненой сталью немецкий «вальтер», подаренный деду в годы войны лечившимся в московском госпитале художником капитаном, заходившим в мастерскую.
– Вот что нужно, чтобы выжить, – сказал Андрей. – А не голубиное сердце и терпение!
Толкая животом стол, Демидов встал во весь свой громоздкий рост, брови взлетели, он вскричал лающим голосом:
– А ну положи немедленно игрушку! И никогда, ни при каких обстоятельствах не трогай больше! По твоему характеру ты еще пульнешь в какого-нибудь сатрапа! Ополоумел ты, Андрюша, прости Господи! Или я, старая галоша, оглупел вконец, не вижу, что тебе в постель лечь надо. Ты болен!.. Да еще в каком ты гневе, в какой ненависти! Это бывает хуже болезни, убивает здравомыслие!