Берегите солнце - стр. 54
Варвара чуть откинула голову, вглядываясь в меня.
– Ишь чего захотел! Нас насильно отсюда не прогонишь. Нам не только немец – сам черт не страшен!.. Оружие дайте – вот это дело. А то фашист ворвется в цех, чем нам обороняться?
Ее оживленно поддержали подростки:
– Дали бы патронов, автоматы у нас свои…
Чертыханов проворчал хмуро:
– Так вам и дали оружия! Его и на фронте не хватает.
– Оружие вам не понадобится, товарищи, – сказал я. – Немцы в Москву не пройдут!
– Как же не пройдут, если там оружия не хватает! – снова выкрикнул подросток в засаленной кепке.
– А сибиряки уже прибыли или нет? – спросил старик в очках. – Сибиряки немца в Москву не пустят. Это уж точно…
Взвизгнув тормозами, у ворот завода остановилась легковая автомашина. Из нее, хлопнув дверью, стремительно вышел человек в полувоенном костюме, сапогах, гимнастерке, пальто, накинутом на плечи.
– Здравствуйте, товарищи! – сказал он, подходя к народу.
– Что же это делается, товарищ Баканин? – раздалось из толпы. – Работать хотим, а нас не пускают…
В это время ворота завода распахнулись, и толпа работниц хлынула во двор.
Баканин, обращаясь ко мне, сказал:
– На третьем заводе такое же положение: народ приходит, а ворота на запоре. Действует вражеская рука. Не иначе. Но рабочие молодцы. Знаете, никакой паники. Только огромная тревога у всех в глазах. – И, повернувшись к шоферу, крикнул: – Сейчас в райком!
Мы возвращались на Малую Бронную усталые и голодные. Ранние сумерки окутывали город. В полумгле навстречу нам двигались колонны рабочих коммунистических батальонов, сформированные, быть может, несколько часов назад. Их обгоняли грузовики с бойцами в кузовах, с пушками на прицепе.
Сотрясая мостовые, оглушая лязгом гусениц, двигались танки – на запад, к линии фронта… Пожилой человек с мешком на плече, указывая на танки, уверенно сказал рядом стоящему:
– Новая марка – Т-34. Немцы боятся их пуще огня!..
Студеный ветер вырывался из закоулков, крутил со свистом, взметывая в высоту обрывки газет, листья, хлестал, обжигая по лицу колючей снежной крупой, и Чертыханов прикладывал ладони то к одному уху, то к другому: пилоточка, державшаяся на затылке, не грела.
– Удивляюсь, товарищ капитан, каким я стал чувствительным, – проворчал он, шагая сзади меня. – Понежнел я на войне, честное слово. Бывало, лютый мороз – а мне хоть бы хны: варежки не носил, уши просто горели, точно оладьи на сковородке. В детстве босиком по снегу бегал к соседям: мамку искал… А тут впору шапкой обзаводиться и в валенки залезать. Отчего бы это, товарищ капитан?