Беньямин и Брехт – история дружбы - стр. 6
Ханна Арендт называла Беньямина «homme de lettres [человеком литературным], чьим обиталищем служила библиотека, собранная с большой страстью и исключительной тщательностью»>8. Он был коллекционером, которому годами не приходилось зарабатывать на жизнь писательством. Несмотря на череду жестоких семейных ссор, его учеба и работа над первой, а затем и второй диссертацией финансировались отцом, процветающим аукционером и партнером антиквара Лепке в западной части Берлина. После смерти Эмиля Беньямина Вальтер решил продать свою долю в наследстве, однако к маю 1929 года его средства практически совсем истощились, не в последнюю очередь в связи с бракоразводным процессом. Его иерусалимский друг Шолем замечал об этом периоде «кризиса и перемен»:
Поразительными остаются способность Беньямина к концентрации, открытость духовному, взвешенность стиля в письмах и статьях в тот год сильнейших волнений, переворотов и обманутых ожиданий в его жизни. В нём был некий запас глубокого покоя, не совсем точно отражаемый словом «стоицизм». Этот запас не затрагивали ни тяжёлые ситуации, в которые он тогда попадал, ни потрясения, грозившие выбить его из колеи>9.
В ранних работах Беньямин, испытавший весомое влияние немецкого молодежного и студенческого движения, к которому он принадлежал, разделял идеалистическую концепцию образования и культуры. Теперь его работы освободились от эзотеризма и даже враждебности к читателю, которые он провозглашал в первой половине двадцатых годов: «Ни одно стихотворение не предназначается читателю, – писал он в 1921 году в «Задаче переводчика», – ни одна картина – зрителю, ни одна симфония – слушателям»>10. На следующий год, в анонсе журнале Angelus Novus, он заявлял, что цель критики не «учить при помощи исторических описаний или развивать через сравнения, но познавать через погружение»