Бенефис - стр. 24
– Одну минуту, доктор Ричардс, – отвечает Меривэза, – Я только зайду в седьмую палату.
Говорит она так громко, что слышно в третьей, впрочем, должно быть, еще и потому, что доктор уже открыл туда дверь. Доктор подходит к больному. Надевает перчатку.
– Smile, please, – говорит он, зондируя пальцем рану, в которую введен дренаж. Затем нюхает извлеченный из раны палец. – Peritoneum is good, – говорит он, имея в виду, что брюшина закрылась. – Now to the dush. With soap. Но сначала немного помоем. О кей?
– О кей, – отвечает больной.
Меривэзы все нет. Доктор смотрит на часы, потом подходит к столику с перевязочным материалом, одноразовые упаковки которого лежат под стерильной простынею. Поднимает простынь. Но инструмент не берет. Опять смотрит на часы. С минуту колеблется, потом вновь накрывает стол простыней.
Через минуту в двери появляется коричневое лицо, и Меривэза в безукоризненно подогнанном белом платье, белой обуви и белой шапочке подходит к столу. Теперь она надевает перчатки, поднимает простынь, подает доктору лоток и чуть позже – большой шприц с протарголом, который она только что набрала. Подсоединив большой шприц к дренажной трубке, доктор нагнетает в рану коричневую жидкость, которая тут же выливается из раны в лоток. Проделав так несколько раз, он молча смотрит, как Меривэза набирает в шприц что-то другое. Наконец, она подает шприц с желтой жидкостью.
– Это фурациллин, говорит она. – Один на пять тысяч.
Доктор энергично кивает. И продолжает мыть рану.
– Еще? – спрашивает Меривэза, когда заканчивается уже третий шприц.
– Как скажете, Меривэза, – улыбается доктор.
Меривэза смеется, освещая палату своими белоснежными зубами.
– Конечно, – говорит доктор Ричардс. И лицо его, и без того розовое, розовеет еще больше.
– Конечно, вы и сами все знаете, – продолжает он, обращаясь к Меривэзе. – Это ваш участок работы. Но я думаю, мы промоем еще раз. Правда? – обращается он опять к сестре.
Через несколько минут, когда все сделано и наложена повязка, доктор снимает перчатки, бросает их в отдельный лоток.
– Спасибо, сестра Меривэза, – говорит он, – Вы очень мне помогли. Даже не знаю, чтобы я без вас делал, – заключает доктор Ричардс, направляясь к выходу.
Провожая его до двери, сестра улыбается. Конечно, невозможно представить, чтобы врач не контролировал того, что подает ему сестра. Но приязнь, доброжелательность, уважение к чужому труду – это дорогого стоит.
«А все потому, что доктор Ричардс Чехова не читал, и про «селедкой в харю» ничего не слышал», – скажете вы. Или все-таки прочитал доктор про Ванюшу Жукова в Комментарии к «Декларации Прав Человека и Гражданина», как иллюстрацию того, что это не только плохо, но очень плохо. А главное – недемократично. И какие бы издержки ни несла с собой демократия, понимание этого, глядишь, да и станет для кого-нибудь безусловным рефлексом. В стране, в которой никогда не было демократии и меньше, чем через сто лет после отмены крепостного права воцарился тоталитаризм, где люди, не имея никаких знаков отличия от других, кроме формы носа, цвета глаз и диплома о высшем образовании, нет-нет, да и пустят впереди себя какое-нибудь из перечисленных осадных орудий – это привычно. И поскольку более убедительных аргументов не было, и можно было навообразить о себе каждому все, чтобы ему хотелось, чванство, потеряв свои мыслимые очертания, приобрело – немыслимые. Известно, что раб относится к тем, кто оказался в его власти, намного хуже, чем относились к нему самому… А медицина, как и юриспруденция, дает власть над людьми. Власть реальную или мнимую, сиюминутную или гипотетическую, непосредственную или опосредованную, не всегда убедительную, иногда ничтожную, иногда смешную, но всегда отвратительную в своих злоупотреблениях. Сам антураж медицинского протокола – белый халат, белая шапочка, латынь (во всем мире врачи говорят на латыни у постели больного), белоснежная свита, несмеющие лишний раз моргнуть сестры – окутан тайной и властью. Властью и тайной, недосягаемой для простого смертного. А если носитель этой власти – человек, который говорит, что фельдшера не люди? Что же тогда он думает о больных?