Белый шум - стр. 8

Поздней весною в Питере ночь не отличима ото дня из-за светлоликих ангелов Севера, распростёрших над городом свои лучезарные крылья. Мосты и здания, пронизанные ангельским ирреальным светом, теряют свою монументальную плоть, становясь похожими на свои отражения в вездесущей воде рек и каналов. И ночь, наполненная свечениями гостей с Севера, делает совершенно ненужными фонари, которые зачем-то продолжают гореть длинными многоточиями на выбеленных свитках улиц и площадей.

Бронзовые ангелы Исаакия, увенчанные приветственными лучами своих северных братьев, царственно парят над спящим городом, устремив свои взоры далеко за горизонт, где спряталась ушедшая с невских берегов полярная ночь. А ещё выше, над ангелами Исаакиевского собора, парит золотой ангел Петропавловки, способный со своей недоступной высоты разглядеть невидимое остальным дневное светило, которое медленно ходит по кругу, не оставляя надежды ослабевшим теням, и старающееся до состояния снежной слепоты высветлить холодную землю.

Присутствие чудесных сущностей, пришедших от полярных льдов и захвативших город, внушает мне не только благоговейный трепет, но и панический страх, лишая сна и наполняя всё моё существо неуёмным беспокойным чувством. Я смотрю на спящий в лучезарном сиянии город и стараюсь увидеть со своего высокого этажа тёмный южный горизонт, где прошло моё детство, и где ночь была сравнима по темноте с глубиной моря, того южного моря, которое плескалось прямо около моего дома…

Наверное, только поэты и способны ощущать тот дурманящий воздух свободы, который возникает, когда окружающий мир всецело погружается в свои повседневные заботы и неотложные дела. Оставленные всеми, они не встречают никакого противодействия своему неустанному труду, поскольку не существует на их пути ни внимательных критиков, ни ревнивых поклонников, ни разборчивых читателей. Не грозит поэтам ни огонь ненависти, ни вода соперничества, ни медные трубы признания. Все они стоически пребывают в равенстве и ничья голова не взыскует лаврового или тернового венца.

Прежде бы никто и не подумал, что так разнолико и многочисленно поэтическое племя. А теперь всякий, кому вздумалось оглядеться, не станет оспаривать его разнообразие и огромность. И это неубиваемое племя, по примеру сограждан, тоже занято своими повседневными творческими заботами, до которых, правда, никому из прочих нет никакого дела.

Объективно на свете нет ничего незаменимого, поскольку всё отмечено условной мерой вещей – мерой равнодушной и безличной. Всё, что в объективистской реальности имеет название, обозначение, имя, существует вне ценностного измерения, в мире с постоянной суммой, в котором ничего не меняется от перестановки и замены слагаемых. И в этом залог и основной постулат вечности: поскольку если попытаться утвердить категорию исключительной необходимости, то реальный мир неизбежно отведёт для такой абсолютной значимости ограниченное субъективное время. Мироздание бесстрастно включит свой неумолимый хронометр и, подобно прирождённому математику, будет предуготовлять имеющую у себя постоянную сумму к привычной замене слагаемых.