Белый Клык - стр. 16

Завершив эти дела, Генри тронулся в путь. Собаки что было сил тянули порожние сани, подгоняемые сзади сознанием страшной опасности, они чуяли опасчность может быть, даже сильнее, чем её чувствовал усталый человенк, немилосердно подгонявший их движение. Собаки как будто понимали, что опасность для них схлынет только тогда, когда они смогут добраться до Форта Мак-Гарри.

Скоро волки совсем обнаглели – теперь они не прятаклись в лесу, не дожидались темноты, но спокойной трусцой сопровождали сани, далеко высунув языки, тяжело поводя опавшими от голода боками. Не будь положение таким трагическим, Билл мог бы даже посочувствовать волкам, было видно, до какого состояния они были доведены голодом и усталостью. Худобу этих волков было трудно даже представить – это воистину была только кожа, да кости, а когда они бежали сзади саней, на плечах у них вздувались жевлаки мышц, больше похожие на большие верёвочные узлы. Глядя на них, Генри, несмотря на свою крайнюю усталость, то и дело изумлялся, откуда в этих животных такие силы, как они после того, что им выпало испытать, ещё держатся на ногах и ещё до сих пор не испустили дух?

Теперь он больше всего боялся к ночи быть застигнутым в пути. К полудню Солнце не только согрело своим свечением край неба, но и своим золотым краешком показалось на горизонте. Генри был обрадован. Это показалось ему благим знаком. Генри ощущал, как быстро начинают удлиняться дни. Солнце уже решило вернуться в родные таёжные края. Но как только его светлые лучи снова померкли, Генри, не дожидаясь основной темноты, стал устраиваться на привал. Полная темнолта должна была наступить спустя несколько часов серого, нудного межвременья и тяжёлых, медленно накатывающих сумерек, которые были потрачены Генри на пополнение запасов хвороста и сухих поленьев. Дров требовалось очень много.

С ночной темнолтой грянул ужас. Волки просто бесновались вокруг, а ночь без сна окончательно изнурила Генри. Закутанный одеялом, он сидел у костра, и на всякий случай держал топор между ног. Он всё время клевал носом, дремота, как он ни старался её побороть, одолевала его. Собаки, знавшие, что Генри остаётся их единственной защитой и опорой, покорно уткнулись ему в ноги и сидели, притихшие и испуганные. Посреди ночи, словно понукаемый чем-то, Геенри проснулся и широко открыл глаза. В какой-то дюжине футов от него он увидел морду одного из самых крупных волков стаи. Словно уже не испытывая страха, зверь спокойно потягивался всем телом, а потом зевнул прямо в лицо Генри, как будто насмехаясь над ним, как будто заявляя этим, что он теперь собственник своей добычи, и Генри скоро так или иначе достанется ему. Постепенно эта уверенность усваивалась и всей остальной стаей. Генри удалось насчитать не менее двух дюжин зрелых волчьих особей, которые, вперившись в тьму горящими глазами, окружали его всё более тесным кольцом. Половина волков отдахала, свернувшись пушистыми клубками на снегу. Бодрствующие взирали на Генри, как на добычу, которая с минуты на минуту должна достаться им. Теперь вся стая укрепилась в убеждённости, что развязка жизни Генри наступит очень скоро. Эти две дюжины хищников почему-то напоминали ему маленьких детишек, которым у рождественской ёлке родители пообещали роскошные подарки, и вот они уже заждались лакомств и игрушек. И, как в каком-то страшном сне, пред глазами десятков голодных, горящих вожделением глаз, этим самым долгожданным лакомством предстояло стать ему, Генри. «Когда же эти твари планируют начать застолье? Похоже, они принимают меня за гостеприимного хозяина!» – спрашивал себя Генри. Уверенность, что близится развязка, точно овладела всей стаей. Этого уже невозможно было скрыть. И Генри поймал себя на странных размышлениях. Теперь он совсем по-другому, чем раньше, смотрел на своё тело. Он вдруг стал задумываться о первопричинах такой чудесной, связанной работе мышц, рассматривал фаланги своих пальцев, то раскрывая пятерню, то сжимая пальцы в кулак. Костёр бросал причудливые блики на его манипуляции, на то, как медленно он поворачивал свой кулак, как поодиночке сгибал и разгибал пальцы поодиночке, как снова и снова растопыривал пальцы веером. Он вдруг совсем другими глазами стал видеть свои отросшие ногти, он постоянно смотрел и трогал кончики пальцев с загрубевшей морщинистой кожей, как будто проверяя, осталась ли его кожа столь же чувствительной, как была когда-то. Он вдруг проникся чувством совершенства человеческой природы, стал испытывать к своему телу почти нежность, настоль ко гармоничто оно было, настолько умно организовано и так гармонично слажено. Отвлёкшись от этих возвышенных мыслей, он вдруг бросил взгляд на волков, сплотивших в неописуемо тесный круг, взгляд этот был боязлив, и вдруг стал ужасен – Генри внезапно осознал, что его тело, его совершенное, чудесно сгармонированное и необычайно живое тело – всего лишь мясо – вожделенная плоть для изголодавшихся хищников, которые не только готовы приступить к трапезе, они на самом деле будут рвать его сухожилия и дробить кости, расчленять внутренности и мясо, выбрасывать мозг на снег, он вдруг воочию увидел, как они будуг глодать и урчать, глотая кровавое мясо, как будет утоляться их голод, сменяясь пресыщенностью и довольством. Он понимал, что перед ним просто проходит будущее, что перед ним не волки, а их голод, требующий немедленного утоления, точно так же, как голод Генри порой требовал утоления и был насыщен лосиным мясом или зайчатиной. Он уже не понимал, спит ли он, бодрствует или находится вне себя. Ущипнув себя за руку, Генри очнулся от кошмарной дремоты, которая граничила с безумием, и вдруг прямо перед собой узрел рыжую волчицу. Она была совсем близко, не более, чем в шести футах от очнувшегося путника и какими-то невыразимо тоскливыми глазами смотрела ему прямо в лицо. Собаки жались к ногам Генри, рычали и повизгивали, но длдя рыжей волчицы они словно не существовали на свете, она как будто в упор не замечала их. Это словно был поединок взглядов. Ворлчица, впилась глазами в лицо Генри, и Генри не отрываясь смотрел в глаза волчицы. Это продолжалось несколько минут, в течение которых их взгляды скрещивались. Как ни странно, никакой свирепости в этом взгляде не наблюдалось. В нём отражалась звериная тоска, но Генри понимал, что её причиной является тот же голод. Генри был для волчицы всего лишь поджаристым окороком на блюде, и она смотрела на него только с точки зрения своих грядущих вкусовых ощущений. Она разинула пасть, и из неё на снег капала слюна. Волчица уже не могла сдерживать своих инстинктов и жадно облизывалась длинным, красным языком, предвкушая запах свежей плоти. Ужас, безумный ужас объял Генри. Он бросил руку к костру, пытаясь выловить из костра горящую головню, но не успел он это сделать, как волчица, почувствовав его инстинктивный позыв и отхлынула мгновенно назад. Генри показалось её проведение странно знакомым – так вели себя собаки, в которых хозяева швырялись каждый день всем, чем угодно. Вдруг волчица злобно оскалила белые клыки, так что стали видны дёсны и зарычала, а когда он глянул в её глаза, он увидел, что теперь в них не осталось ни капли тоски, а мечутся искры дикой звериной злобы. Генри задрожал от страха. В мутном мареве он искоса взглянул на свою руку, и заметил, что его рука, подчиняясь только инстинкту, всё сильнее сжимает горячую головню, чувствуя каждую впадину, каждую корявую выпуклость, он чувствовал, как мизинец, казалось, вне его воли, сам собой скользил внил от слишком обжигающей коры – он увидел это, и в ту же минуту пред ним предстало видение его жуткого конца, он увидел, как оскаленные, белоснежные зубы разъярённой волчицы с хрустом вонзаются в его тонкие, изящные пальцы и разорвут их. Ужасная тоска волной прокатилась по сердцу Генри, ибо никогда его бреннное, беззащитное тело не казалось таким ужасно чужим и беззащитным, никогда Генри так не ощущал сумасшедшую ценность жизни, как сейчас, когда она уже почти ничего не стоила. Генри уже не понимал, как ему удавалось всю ночь, почти полностью утратив разум и сознание, отбиваться от бесконечных наскоков озверевших хищников. Перед ним мелькали двоящиеся морды, летающая по воздуху головня, он просыпался от отчаянного визга своих собак, и снова впадал в минутное забытьё. Он уже не понимал ничего, даже не понимал, откуда у него брались силы продолжать борьбу. Настало утро, но на сей раз оно не испугало волков. Напрасны были его ожидания, что резкий утренний свет разгонит беснующуюся свару. Тесным кольцом, всё более вертлявые и наглые, они обступали полыхающий костёр, и их наглая уверенность в своих силах наконец вынесла остатки спасительного мужества, которое явилось к нему вместе с молочным светом нарастающего утра. Генри попытался тронуться дальше, но как только он сделал шаг от спасительного огня, как самый борзый, самый крупный волчара отчаянно бросился на него. Генри спасло только то, что плохо рассчитанный прыжок волка был неточен. Волк промахнулся. Генри спасся только тем, что смог мгновенно отпрыгнуть и услышал, как зубы волка щёлкнули в каких-то шести дюймах от его бедра. Вся свора заметалась вокруг человека. Мелькающие серые тени и мелькающие всполохи огня слились в какой-то странный, дикий и ритмичный танец. Наконец огненная головня отбросила волков на безопасное расстояние.