Белые гондолы. Дары Отступника - стр. 15

– Разберут на части и приспособят в хозяйстве.

– Правильно. Вот случается Всемирный потоп, дождь льет сорок дней, а перед этим, скорее всего, еще проходит по Земле гигантский цунами. Вода покрывает всю сушу. Все, что было на поверхности, взболтало с землей, глиной и песком. Древние механизмы, как самое тяжелое, опустились в самый низ этой гущи, и лежат все тысячелетия под многими метрами почвы. Культурные слои над ними нарастают. А машины и аппараты, в момент Потопа находившиеся в надежных местах, например, в пирамидах, растащили уже позже на сувениры или обереги.

– Но наши тоннели были забиты глиной, значит, после Потопа мы первые их открыли. Кроме нескольких горшков и ножей, как ни просеивали, в глине ничего найти не получилось?

– Да, судя по всему, их бросили задолго до наводнения. Но все же «Голова» и надписи – явно дело не тех же рук, которые строили тоннели.

Я подхожу к окну и усаживаюсь на широкий подоконник. Сверху видно, что парк уже почти опустел, только целующиеся парочки все еще не хотят покидать свои скамейки. До меня доносятся звуки гитары, хрипловатый голос напевает старую песенку о неразделенной любви. Я ясно вспоминаю удивленное лицо Лианы и ее фразу «Я не знала, что вы монах…»

Я спрашиваю архитектора:

– Скажи, у тебя были монахи в родне?

– Да, были, иезуиты, «пехотинцы папы римского». Один из них даже был миссионером, кстати, в Перу. А что?

– Да так, ничего. Тебе не передалась склонность к мистицизму.

– Что верно, то верно. Я не мистик, скорее, наоборот.

– Когда строили станции, ты же был в тоннелях, тогда еще сухих. Ничего сверхъестественного не ощущал?

– В общем, нет. Хотя, впрочем, рабочие часто жаловались на страхи. Тени, эхо и всякое такое.

Мы еще долго сидим у окна, любуемся ночным небом и разговариваем о загадочном Канале и о загадках нашей жизни, освещенной желтым тканевым абажуром и желтым светом далеких звезд.

Проснувшись следующим утром, позавтракав и уже собравшись уходить, в прихожей на вешалке я обнаруживаю подрясник, в которой в субботу вернулся домой, и сразу чувствую острые уколы стыда. Тщательно разгладив черное одеяние, я аккуратно складываю его в портфель. Вечером, закончив работу, я направляюсь прямиком к Острову.

В волнующейся воде озера отражается темнеющее небо, воздух, как всегда возле часовни, влажен и наполнен легким ароматом ладана. Постояв немного перед входом и засмотревшись на голубей, кружащих над синим куполом, я прохожу внутрь. Вместо ожидаемой доброй старушки за свечным столиком я вижу рослого светловолосого молодого человека в очках, старательно протирающего большой кисточкой золотой подсвечник, стоящий перед старинной иконой Богородицы.