Белое пятно - стр. 28
– Отпустили? – обрадовался. – Или сбежал?
– Поесть отпустили…
Отец на стол собрал – Ерема сразу навалился на картошку с мясом и соленые огурцы.
– Ну и нервы у тебя! – понаблюдав за ним, восхитился брат. – Благотворное влияние природы! Ох, как я хочу обратно в Соржинский кряж! Кто бы только знал…
– Тебя день-то не покорми. – проворчал отец. – Небось, три раза в день лопаешь, в кабинет приносят. В соржинский кряж он захотел! Да тебя палкой не загонишь!… Ты ешь, ешь, Ерема!
– Смотри, сбежать не вздумай. – предупредил Лаврентий, проглотив отцовскую реплику. – Надо, чтобы сами отпустили. Сбежишь, сразу виноватым объявят розыск, вне закона будешь. Ты прокурора требуй!
Лаврентий уже давно привык к своему начальственному положению, однако френчей и галифе не носил, цивильно одевался, в костюм, хотя ездил в бричке и говорил всегда со смешком превосходства.
– Если МГБ дело ведет, ни один прокурор не указ. – заметил отец. – Делают, что хотят!
Брат рассмеялся:
– Сам-то как думаешь, за что упекли, поскребыш? Что такое натворил? Признавайся, как на духу!
Но чувствовалось, самому не до смеха, потому ночью и примчался – должно, отец сообщил, что Ерему закрыли.
– Не в чем признаваться-то, Лаврентий. – посетовал тот, уминая свининку, по которой соскучился. – Не понравилось ему, как говорил…
– Кому не понравилось?
– Да особисту этому, Юлианову.
– Слышал, говорят, въедливый мужик…
– Еще какой въедливый. – со стариковским кряхтеньем подхватил отец. – С меня подписку взял, о не разглашении, про что допрос был.
– Ты что, бать, даже нам не скажешь? – спросил Лаврентий.
– Ну вам-то скажу. – помедлив, сдержанно проговорил тот. – Начал поминать золото, что у китайца отнял. Прямо за горло берет! Говорю, в войну на танк сдал, так неделю проверял, шельмец. У него, видишь ли, подозрение имеется, будто я того хунхуа под мох спрятал. Или давай пытать, почему я промысел бросил! Какое ему дело, почему!
– Правда, бать, а почто бросил-то? – подхватил брат. – Сейчас бы героем труда ходил, никто бы не цеплялся…
– А ты почто? – сразу взъелся отец. – В начальство пошел? Свалил родовые угодья на поскребыша, и рад.
– Меня назначили. – увернулся тот. – Не мое желание, кому-то и управлять надо. У меня не угодья – целый район в руках, размером с Данию и Голландию. А вот, батя, почему ты тайгу бросил – вопрос.
– Я тоже не по своей воле. – вдруг признался отец и замолк.
После службы, отправляя Ерему на Соржинский кряж, он все же рассказал, отчего так скороспешно оставил промысел. В злых духов, пробужденных шаманами, сам он не верил, хотя старики говорили, и такое возможно, начнут преследовать всячески, пугать, пакостить и выживут из тайги. Лука Прокопьевич признался в сокровенном, считая, что у него от одиночества болезнь души приключилась, стали чудиться голоса. Пока идешь или чем-то занят, не слыхать, но отдохнуть присядешь или спать ляжешь, тут и начинается. Сначала будто далекие, не разборчивые, как эхо, но потом словно наплывают, и уже как по радио слышно. Иногда эти голоса одинокие, а чаще будто много людей разговаривают между собой или вовсе толпа гудит и понятны лишь отдельные слова. Жутко становится! Особенно если тебя окликать по имени начинают, или слышишь знакомые голоса, а еще страшнее – своих близких. Лука Прокопьевич много раз слышал, как его сыновья звали, бывшие тогда на фронте. Бывало, старший Иван аж ревет, как медведь: