Бельканто - стр. 36

Ничего подобного он не мог себе даже вообразить. Этот голос казался чем-то осязаемым, видимым. Он чувствовал его даже в самом дальнем углу комнаты. Голос трепетал в складках его сутаны, касался его щек. Отец Аргуэдас и помыслить не мог, что на свете существует женщина, стоящая к Богу так близко, что Божий глас исходит из нее. Как же сильно, думал он, должна певица погрузиться в самое себя, чтобы обрести этот голос. Казалось, звук таился глубоко в недрах земли, и лишь невероятным старанием и напряжением душевных сил она сумела извлечь его оттуда, заставить пройти сквозь толщу скал и земную поверхность, сквозь фундамент дома и оказаться у своих ног, а затем – проникнуть в тело, заполнить его, впитать его тепло и, излившись из белого, как лилия, горла, устремиться к Господу на небеса. То было чудо, и отец Аргуэдас заплакал, счастливый, что ему довелось стать свидетелем.

Даже теперь, после стольких часов, проведенных на мраморном полу, голос Роксаны Косс все еще звучал, жил в мозгу насквозь продрогшего священника. Если бы ему не приказали лечь, он, скорее всего, сам попросил бы об этом. Он нуждался в отдыхе, и мраморный пол подходил как нельзя лучше. Этот пол заставлял его обращаться мыслями к Богу. Окажись он сейчас на мягком ковре, то наверняка полностью забылся бы. Отец Аргуэдас был рад провести ночь среди воплей громкоговорителей и сирен, потому что те заставляли его бодрствовать и думать. Он был рад (хотя и попросил за это у Господа прощения), что, пропустив утреннюю мессу и причастие, смог остаться в этом доме. Чем дольше он здесь оставался, тем дольше длилось волшебство, словно ее голос все еще эхом отдавался в оклеенных обоями стенах. К тому же она и сама была здесь, лежала где-то на полу. Он не мог видеть Роксану Косс, но понимал, что она не так уж далеко. Он молился о том, чтобы ночь прошла для нее спокойно и чтобы кто-нибудь догадался предложить ей лечь на одну из кушеток.

Но, кроме Роксаны Косс, мысли отца Аргуэдаса занимали и юные бандиты. Многие из них сейчас стояли, прислоняясь к стенам, расставив ноги и опершись на свои винтовки, как на посохи. Временами головы мальчишек запрокидывались назад, и они засыпали на несколько секунд, а затем, когда их колени подгибались, вздрагивали и едва не падали на свое оружие. Отец Аргуэдас часто выезжал вместе с полицией освидетельствовать тела самоубийц, и очень часто складывалось впечатление, что они совершили последнее в своей жизни действие именно в такой позе: нажав пальцем ноги на спусковой крючок.

– Сын мой, – прошептал он одному из парней, который стоял на карауле в прихожей. Здесь в основном находились официанты, повара и вообще заложники низшего ранга. Отец Аргуэдас сам был молодым человеком, и ему порой было неловко называть своих прихожан «сыновьями», но этот парнишка действительно вызывал в нем отеческие чувства. Он выглядел, как его двоюродный брат, как вообще всякий мальчик, который радостно выбегает из церкви после причастия с гостией во рту. – Подойди ко мне, сын мой.