Белая власть, казаки и крестьяне на Юге России. Противостояние и сотрудничество. 1918—1919 - стр. 6
Революция разделила множество судеб на «разные» жизни. Наверное, в первую очередь это коснулось такой рельефной корпорации, как офицерский корпус. Многие офицерские карьеры были бесповоротно погублены революцией. Были те, кто сразу ушел в тень или попал под тяжелейший прессинг. Много имен просто кануло в вечность, судьбы сотен генералов не прослеживаются после 1917-го, не говоря уже о более скромных чинах. Невозможны стали черносотенцы и люди, символизировавшие собою «старый режим». В Геленджике под белой властью осенью 1918 г. жил «…какой-то штатский, весьма таинственный брюнет, одетый во все черное, явно столичного типа. Носил он здесь имя Петров, но никто не сомневался в том, что звался он иначе. О прошлом этого господина, как и о его настоящем имени… были догадки, что человек в черном являлся в свое время одним из руководителей петербургского охранного отделения>25. Подчеркнем: при белых всего лишь чиновник политического розыска живет нелегалом.
Другие – и очень разные – пошли вверх. «Люди, умевшие читать и писать», по выражению М.А. Давыдова, долгое время определяли, как правильно жить народу, и спорили об этом между собой. Осенью 1906 г. от патерналистской парадигмы отказались, и начался процесс формирования единой гражданственности и, соответственно, нации. Этот процесс не был завершен. Тяжелым стрессом стала небывалая война. Теперь же, после отречения и падения авторитета, которому не было равнозначной альтернативы, пространство между образованными кругами и народом стало заполняться в режиме революционной импровизации, со множеством гримас, с элементами политического карнавала.
После Февральской революции и без того уже весьма разнородный офицерский корпус «армии Свободной России» (воюющей армии!) подвергался все новым и новым потрясениям и соблазнам. Во времена, когда «офицеры… становились кирпичными и уходили куда-то, в темные коридоры, чтобы ничего не слышать», как написал М.А. Булгаков, были и те, кто пытался свыкнуться с новыми, для офицера зачастую убийственно отвратительными, «реалиями», кто-то заново выстраивал карьеры, немногие же старались развернуть полезную деятельность в пореволюционных обстоятельствах. Рождались новые стереотипы командования и руководства, которые продолжатся и разовьются затем как на красной, так и на белой стороне Гражданской войны. Кто-то предлагал и стремился воплотить в жизнь новые принципы военного строительства в условиях революции, отойти от фетишизированной в императорской армии аполитичности офицерства.
В военном Зарубежье сформировался стереотип ненавистной керенщины и воспоследовавшей советчины, с одной стороны, и безупречного офицера, мученика долга – с другой. Как и любой стереотип, этот также спрямляет ситуацию 1917 г. Ф.А. Степун, один из очень внимательных и точных свидетелей революции, писал что знавал много офицеров, пытавшихся осуществить «левый обход» комитетов и комиссаров. На эти кадры, по его мнению, стремился опереться последний военный министр Временного правительства А.И. Верховский. Степун указывает на то, что «черемисовщины» – по фамилии генерала В.А. Черемисова, проявившего редкое искательство перед революционной властью, – в войсках было больше, чем принято вспоминать, что комитеты, коль скоро они появились, в большинстве были вполне способны к разумным действиям. Н.А. Раевский также напоминал, что в офицерской среде после Февраля преобладало сетование, адресованное павшей власти: «До чего довели!», и только по мере устрашающего разворачивания революции горькие упреки стали адресоваться ей самой. Лето 1917-го обнаружило странные психологические сближения. Ф.А. Степун обнаружил, что Б.В. Савинков психологически близок офицерам – при кричащем несходстве политических воззрений, и вообще он человек типа Пилсудского, а никак не типа народников 70-х, из коих он себя настойчиво выводил