Белая Богиня - стр. 59
Авениддион – менестрели из народа, – возможно, действительно скрывали свои тайны, притворяясь одержимыми духами, подобно тому как ирландские поэты, по преданию, таили свои секреты под маской шутовства; авениддион могли черпать вдохновение во вкушении галлюциногенных грибов. Однако «Битва деревьев», «Союз врагов» и другие загадочные поэмы из пестрой и бессвязной «Книги Талиесина» производят впечатление бессмыслицы лишь потому, что их тексты подверглись намеренному искажению, а их фрагменты сознательно поменяли местами, разумеется, для того, чтобы поэты могли избежать обвинения в ереси со стороны какого-нибудь бдительного церковника. Этим объясняется также включение в неоднородный по своему составу текст «Книги» примитивных и скучных религиозных поэм, призванных обеспечить религиозное алиби. К сожалению, бóльшая часть оригинальной «Книги» утрачена, а это существенно затрудняет осмысленную реконструкцию оставшихся фрагментов. Пока я не располагаю ни заслуживающей доверия редакцией оригинального текста, ни его переводом на английский, иначе бы я ими воспользовался. Когда они будут опубликованы, все станет значительно проще. Однако важно, что, по мнению Гиральда, авениддион происходили от троянцев; иными словами, он подразумевает, что они унаследовали свои таинственные способности не от кимров, а от более древних жителей Уэльса, побежденных кимрами.
Контекст версии «Повести» XIII в. можно воссоздать по сведениям, сообщаемым Гвинном Джонсом о Филипе Брэдиде из Лланбадарн-Ваура, и по стихотворению, в котором Филип Брэдид упоминает свой спор с «beirdd yspyddeid», вульгарными виршеплетами, о том, кто более достоин первым сложить рождественскую песню принцу Рису Йейянку:
«Это стихотворение представляет собой чрезвычайно ценное свидетельство, поскольку убедительно доказывает, что к этому времени низшее сословие валлийских бардов так или иначе добилось для себя права появляться при дворе и разрешения состязаться с членами более закрытой поэтической корпорации. Необычайно трудно с уверенностью восстановить смысл поэмы, однако, по-видимому, бард сетует на несоблюдение или отмену старинного обычая, которого неукоснительно придерживались ранее при дворе Тувдуров [впоследствии английской королевской династии Тюдоров], где после битвы никто не оставался без вознаграждения и где и сам он нередко бывал оделяем дарами. Если хвала была данью храбрости, то тогда он мог рассчитывать на вознаграждение хмельным медом, в противном случае его могло ждать „ermid“, отшельничество. Кроме того, бард упоминает некоего Блиддрива, который не пожелал воздать ему должное, и, по-видимому, намекает, что Блиддрив запятнал себя кропанием лживых стихов; Блиддрива он бранит „twyll i gwndid“ [дословно – извратителем поэтических обычаев]. Следовательно, в поэме содержится намек на то, что осуждаемый Блиддрив написал песню, не соблюдая каноны. Далее, Филип говорит, что Трон Мэлгуна Хира (Мэлгуна Высокого) предназначен бардам, а не виршеплетам, кропающим стишки противно всем обычаям, и что, для того чтобы заслужить Трон верховного барда, состязаться за право его занять дóлжно, только получив благословление святых, не согрешив против истины и соблюдая установленный сословный порядок. Пенкерддом („Penkerdd“, бардом, относящимся к высшему поэтическому сословию) не мог быть избран „неискусный поэт“. Во втором стихотворении поэт просит своего покровителя, возможно также из династии Тюдоров, не обойти вниманием словопрение бардов и рифмоплетов, а также упоминает о появлении Эльфина на бардовских состязаниях при дворе Мэлгуна. Бард говорит о том, что, если пустая болтовня стала причиной множества долгих размолвок, если в Гвинедде [Северном Уэльсе] стала слышаться речь чужеземцев, если женщины сделались порочны, а люди готовы внимать глупым сказкам, то повинны в том песни недостойных «лжебардов», не знающих грамматики и не ведающих чести. Филип торжественно заявляет, что негоже смертному посягать на установленный Господом сословный порядок, в коем надлежит ему видеть дар Небес. Он оплакивает упадок сословия бардов и описывает свою собственную песню как „древнюю песню Талиесина“, которая, говорит он, и это важно, „сама пленяла новизною девять раз по семь лет“. „И пусть, – добавляет он в конце, – погребут его в могиле, в сырой земле, – пока не нарекут белое черным и черное белым, поэты не перестанут служить музе, как Солнце и Луна не перестанут двигаться на кругах своих; и пока ложь не одолеет истину или Господь не отвратит от нас свою милость, эти вульгарные виршеплеты будут посрамлены на поэтическом состязании: Господь не попустит их тщеславия и надменности“.