Бегство. Документальный роман - стр. 62
Когда я закончил рассказ про Вяйке Луби, сельскую отшельницу и знахарку, жена посмотрела на меня скептическими глазами ученого-медика: – Ну ты и фантазер!
– Я клянусь тебе, это чистая правда, – сказал я.
– Ну тогда давай съездим к твоей колдунье в гости.
– Хорошо, заедем туда на обратном пути в Пярну, – согласился я.
Когда мы уже прощались с Юри и Иви, я все-таки решил спросить, что сталось с Вяйке Луби.
– Исчезла, – задумчиво произнес Юри. – Пропала примерно в 1990-м году, как раз накануне нашей независимости.
– А башни?
– Башен тоже не осталось. Говорят, какой-то богатый эстонец из Канады купил эти земли и выстроил там огромную дачу. Ну а местные жители со временем тоже забыли Вяйке Луби. Где она теперь – Б-г весть?
Голос Юри дрогнул, он закашлялся и обнял Иви.
Мы с Кэрен сели в серебристый «Фиат» и покатили по пустынному солнечному шоссе обратно в Пярну, где другие призраки моего детства сторожили самые заветные дюны счастья.
Как ни странно, я порой скучаю по Эстонии и Пярну больше, чем по России и нашему старому дому в Москве. Теперь уже, по прошествии стольких лет, я стал понимать, что наши летние поездки в Эстонию в 1972—1986 годах были одновременно передышкой и отсрочкой. Особенно в годы отказа эстонское лето и жизнь в Пярну позволяли нам хоть ненадолго отключиться от гнетущей советской реальности, от московского официоза. Отдыхая в Эстонии, мы на целый год вперед заряжались силой и бодростью.
После эстонских белых пляжей, мягкой палитры и ненарочитой элегантности, по возвращении в Москву я чувствовал, что снова в ловушке. Обычно к этому времени в средней полосе России уже начинались затяжные осенние дожди. По улицам Москвы тащились автобусы, обдавая холодными брызгами грязи. А еще возвращение из Эстонии в Москву в конце августа ассоциируется у меня в памяти с запахом преющих и гниющих арбузов. Их привозили с юга в конце августа – начале сентября, и у овощных и продовольственных стояли клети, набитые арбузами. За арбузами выстраивались длинные очереди. Покупатели обнюхивали арбузы, дергали их за поросячьи хвостики, выстукивали им брюхо, и ощупывали, словно врач, пальпирующий живот больного. Родители подсаживали детей, дети забирались в клетки к арбузам и ползали по грудам бело-зеленых полосатых шаров. В очередях вспыхивали свары и скандалы. Женщины наваливались на грязные металлические края клеток, чтобы дотянуться до экземпляра получше, подолы у них задирались, и мальчишки вовсю таращились на «панораму Подмосковья», как в то время именовалось нижнее белье и чулки на подвязках. По тротуарам текли струйки розового арбузного сока, смешиваясь со стигийскими водами большого города. Снова Москва, – думал я, не желая забывать Эстонию. – До Пярну еще целых десять месяцев…