Беглецы и бродяги - стр. 23

Мама ставит свою сумку на краешек его постели. Она говорит:

– Симпатичные татуировки.

Я это запомнил, потому что она ничего больше не говорила. Потом она достает из сумки салфетку. Старую, смятую бумажную салфетку.

Когда рассказываешь про голого мужика, никак нельзя обойти вниманием его член и яйца. У него это – единственное, что не корчится и никуда не рвется. И на чем нет татуировок. Это самые обыкновенные гениталии – красная, съежившаяся плоть в гнезде из черных волос на лобке.

Кстати сказать, я работаю волонтером в больницах с четырнадцати лет. Там, где я вырос, для того, чтобы пройти обряд конфирмации в католической церкви, надо несколько сотен часов оттрубить на волонтерской работе. А пойти волонтером можно было только в больницу Лурдской Богоматери. Вот так и вышло, что я в четырнадцать лет занялся чисткой родильных палат. Никаких тебе резиновых перчаток. Все – голыми ручками. Выкидываешь послед. Отдираешь засохшую кровь с поддонов из нержавеющей стали. Можно представить, как мне это нравилось. И еще я вытирал пыль с полок в аптеке при госпитале. Еще пара лет, и я бы только мечтал о такой работе – «шведский стол» болеутоляющих препаратов, и все для меня одного, и никого нет поблизости, – но в четырнадцать лет это была скука смертная.

Конец ознакомительного фрагмента.