Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория - стр. 63
«Женщины пусты и ограниченны, потому что зрелость их ума приостанавливается на восемнадцатом году жизни», – далее сказал Юл Антоний.
«Ты прав. Они – дети. А мы свое детство, к сожалению, быстро теряем», – отозвался Кузнечик.
«Женщины коварны и лживы. И это – главный порок женской натуры», – сказал Юл Антоний.
«Совершенно верно! Они игривы и изобретательны. И это их главное достоинство!» – воскликнул Кузнечик.
«Они чужие нам, – уже сердясь, сказал Юл Антоний. – Мужчина и женщина всегда будут воюющими сторонами».
«Правильно! Но мы завоевываем их и сливаемся в единое целое!» – рассмеялся Кузнечик.
«Что бы ты ни говорил, женщина – это зло, которое, по возможности, надо избегать», – объявил Юл Антоний.
«Совершенно с тобой согласен. Но такое сладкое зло, что избежать его невозможно», – почти прошептал Кузнечик.
Стало быть, обменялись мнениями писанный красавец и худенький юноша-переросток, столичный щеголь-аристократ и скромный провинциал, поборник злой похоти и жрец божественного вдохновения!.. Чувствуешь разницу?
Я снова молча кивнул. А Вардий рассерженно скомандовал:
– Довольно, Юкунда! Ты мешаешь нам беседовать! Ступай и оставь нас одних!
…Я не видел, как рабыня ушла, потому что некоторое время по-прежнему избегал смотреть в сторону Гнея Эдия.
А тот, пока я на него не смотрел, говорил сердито и будто обиженно:
XVIII. – Некоторые утверждают, что он уже на службе стал писать элегии. Неправда. Элегии он стал сочинять на следующей станции. А в эпоху Приапа изредка писал сатиры и эпиграммы: на меня, на Макра и Галлиона, ни разу – на Юла Антония, но однажды – на Валерия Мессалу, своего благодетеля. Ямбы его были колючими и острыми. Он в них подражал – нет, не Горацию, а Эннию и Луцилию, основоположникам латинских сатир. Никогда свои ямбы не отделывал и, прочитав нам, тут же уничтожал.
Некоторые из них он потом вставил в свои любовные элегии, поменяв им размер. А тогда, на станции Венеры Паренс, оборонялся ими, словно дротиками, от тех, кто на него нападал.
Ведь далеко не все, подобно мне, способны были почувствовать и оценить божественность его приапейства. Многие порицали и осуждали.
Элий Ламия, друг Горация, который в то время председательствовал в суде центумвиров, например, предлагал не только отстранить Кузнечика от должности судьи, но упрятать его в тюрьму за распущенность и нарушение древних законов о добродетели. Ламии он ответил стихами, которые потом попали в «Метаморфозы»: