Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория - стр. 54
– Во сне его, как ты слышал, назвали козленком, – радостно продолжал Гней Эдий. – Но я буду называть его Кузнечиком. Во-первых, слово locustaему больше подходит, чем haedus, и намного больше, чем caperи hircus. Во-вторых, в нашей амории именно «Кузнечик» к нему приклеился в качестве главного прозвища. В-третьих, охваченный Приапом, он воистину уподобился локусте, цикаде или кузнечику, который, представь себе, трещит без умолку, легкий, внезапный, стремительный, неразборчивый, неуловимый… Он мелькал среди нас, неожиданно появляясь, оглушая нас своими рассказами, и так же неожиданно исчезая. Расставшись наконец со своими призраками, прозрев и с небес опустившись на землю, он в женщине увидел плоть и жадно накинулся, прыгая из засады.
Влюбился Кузнечик и сошел с ума, говорили про него. Но сам он, объятый Приапом, слово «любовь» никогда не произносил. Он говорил: «Когда ты хочешь съесть яблоко или сорвать грушу, разве ты любишь их? Ты просто протягиваешь руку, рвешь и съедаешь». Он говорил: «Женщина – это еда, которую алчешь, когда ты голоден, и от которой мутит, когда ты пресытился».
Он говорил о страсти, а не о любви! О вихре страсти:
Огонь страсти, вожделеющей страсти Приапа, он потом опишет в «Странствиях Венеры». Помнишь? Я уже в прозе рассказывал тебе (см. Приложение 1, XIII):
«Огонь его – знойный, удушливый, сладострастный – почти не задерживается в сердце и тотчас опускается в нижнюю часть живота, проникая…» Душа, сердце – это для поэтов и для тех, кого не мучит Приап. Помнишь? «Сети его – лианы и дикие виноградные лозы, в которых, запутавшись, не освободишься, пока не обессилишь». «Стрелы его – колючки и занозы, которые зудят и подталкивают, свербят и подгоняют, мучат и устремляют»… Однажды он поймал какого-то большого кузнечика или цикаду, неожиданно прижал его к моему животу, и это зеленое страшилище так больно укусило меня, что я вскрикнул от боли. А он жарко и оглушающе закричал мне на ухо: «Вот так и они меня жалят, когда я гляжу на них! И жалю в ответ своим жалом! Вкручиваю в них Веретено Страсти! Протыкаю их Стержнем Жизни! И так мы жалим друг друга, дико и радостно, по-фракийски, иногда до бесчувствия!»… Давай, Юкунда, снимай маску. Она мне стягивает лицо. (Это – рабыне. Молодую гельветку, как выяснилось, звали Юкундой)… Однажды в жаркий июльский полдень я встретил его на Священной дороге и с трудом успел ухватить за полу плаща, так он летел и стремился. «А! Тутик! – воскликнул безумный Кузнечик. – Умоляю, не задерживай меня! Я должен немедленно найти себе женщину. Иначе я замерзну и превращусь в камень»… В другой раз он мне признался: «Когда иногда случается и я ночью лежу в одиночестве, мне кажется, что я уже умер и скоро придут друзья, чтобы отнести меня на погребальный костер»… Позже он напишет: