Батюшка-гром - стр. 9

«Мне в армии никаких наград, никаких поощрений не давали. Всякий раз насмехались – пусть меня сам Бог награждает. И не понимали, как они этим поднимали и укрепляли мой дух». На войне у батюшки созрело решение всю жизнь служить Богу.

Сестры Раиса и Мария вспоминают, что письма брата, которые он присылал с фронта, читали всем колхозом. Их переписывали и передавали друг другу. Эти письма были в стихах, с молитвами. Мария все их переписывала в одну тетрадь, но, к сожалению, сохранить их так и не удалось.

В одном из боёв Павел был ранен и контужен. В связи с заболеванием его перевели в 343 полк КВ НКВД, обязанностью которого была перевозка и охрана военнопленных. Окончание войны Павел встретил в городе Воронеже, где находился штаб его полка, а в конце 1945 года по заключению военной гарнизонной комиссии (?) был признан негодным к несению службы и, как инвалид III группы, был освобожден от военной обязанности.

После демобилизации Павел некоторое время трудился на стройках по восстановлению народного хозяйства, разрушенного войной.

«Законоположи мне, Господи, путь оправданий Твоих, и взыщу и выну. Вразуми мя, и испытаю закон Твой, и сохраню и всем сердцем моим.

Настави мя на стезю заповедей Твоих, яко тую восхоте».

Пс. 118:33–35

Павлу удалось скрыть, что он сын «врагов народа». «Тяжело было душе – солгал, – вспоминал впоследствии батюшка, – но утешался тем, что так вести себя мне посоветовали мудрые старые священники. Ещё будучи молодым, я сказал себе, что такой грех надо искупать монашеством. Сказал, да и забыл – какое монашество, когда в стране такое безбожие?»

Вернувшись в родное село, Павел стал искать у духовно опытных людей совета, как ему устроить свою дальнейшую жизнь. Так он поехал в Караганду к одному из последних оптинских старцев отцу Севастиану, ныне причисленному к лику святых. Павел прожил у него полтора месяца: помогал старцу, работал, хорошо зная плотницкое и столярное ремесло, очень красиво украшал иконы. Отец Севастиан называл его ласково «Павлушей». По воспоминаниям батюшки, от одного голоса старца Севастиана ощущалась благодать, исходили тепло и доброта. Возможно, именно отец Севастиан дал его душе монашеское направление.

Батюшка вспоминал: «Меня и после войны привлекали. Однажды такой допрос учинили, что я и не знал, как реагировать. Следователь мне объяснил, что ему доподлинно известно, что я… царский сын. Признавайся! Я ему объяснял, мол, посуди, когда батюшку – царя расстреляли, и когда я родился – не помогало. У него была своя логика. Поиздевались надо мной крепко. Я соглашался, что моя вина в том, что я рад страдать за царя, всегда был и буду верен тому царскому духу, который поддерживали в православной России наши венчанные Богом на царство государи. Два следователя допрос вели. Тяжело ли было? Нет. Радостно. Я же не один – Господь со мной. И укрепляли меня такие молитвенники! Знал старца Серафима (схиигумена Митрофана (Мякинина), † 25 декабря 1964 года). К нему за мудрым советом собирались из разных краёв. Сколько любви у него было ко всем! Он служил в селе Ячейка, в шестидесяти километрах от нашего села. Я к нему с мамой ходил на тайную службу. Из дальних сёл летом люди выходили к нему на службу рано утром и приходили поздней ночью. А осенью, зимой и весной шли с ночёвкой – останавливаясь в каком-нибудь селении. Он мне писал замечательные духовные письма, но ни одного не сохранилось, опасно было хранить такие письма».