Батальон четверых (сборник) - стр. 11
Ночью после беседы разведчики ушли в набег, а утром я увидел такие слёзы: Татьяна не вернулась.
На линии фронта разведчики наткнулись на пулемётное гнездо, расположенное на вершине крутой скалы. Пулемёт бил в ночь откуда-то сверху, и подобраться к нему сбоку было невозможно. Моряки полезли на скалу, приказав Татьяне дожидаться их внизу.
Видимо, пулемётчик распознал в темноте разведчиков, карабкающихся по скале: пули щёлкали всё ближе – румын водил пулемётом по склону. Вдруг справа внизу ярко вспыхнул огонь. Ракета прорезала тьму, направляясь на вершину скалы, за ней вторая, третья. Моряки ахнули: ракетница была у Татьяны. Очевидно, девушка решила помочь друзьям испытанным способом – пуская румыну в глаза ракету за ракетой, чтобы ослепить его. Но это годилось только тогда, когда пулемёт был близко и когда другие могли успеть подскочить к нему с гранатами. Сейчас Татьяна была обречена.
Словно вихрь поднял моряков на ноги. В рост они кинулись вверх по скале, торопясь придавить румына, пока он не нащупал Татьяну по ярким вспышкам её ракет. Теперь все пули летели к ней, отыскивая того, кто сам выдавал себя во тьме. Ярость придала морякам силы, и через минуту румын хрипел со штыком в спине. Люди поползли вниз, поражаясь сами, как могли они в горячке сюда забраться. Обыскали в темноте весь склон, но Татьяны нигде не было.
Бешеный огонь пулемёта разбудил весь передний край. Поднялась беспорядочная стрельба, потом забухали орудия.
Спрятаться на день здесь было негде: со скалы просматривалась вся местность. Где-то под скалой была каменоломня, но вход в неё могла отыскать только сама Татьяна. Начало светать, надо было уходить.
День прошёл мучительно. Этой ночью Ефим Дырщ был в другой операции. Теперь он сидел, смотря перед собой в одну точку. Огромные руки его с хрустом сжимались, он обводил всех глазами и хрипло говорил:
– Яку дивчину загубили… Эх, моряки…
Потом он вставал и шёл к капитану с очередным проектом вылазки и там сталкивался с другими, пришедшими с тем же. Солнце пошло к закату, когда, выйдя из хаты, я увидел Ефима одного в садике. Он сидел уткнув голову в колени, и громадное его тело беззвучно сотрясалось. Может быть, следовало оставить его одного: человеку иногда легче с самим собой. Но скорбь этого гиганта была страшна, и я подсел к нему.
Он поднял лицо. Плакал он некрасиво, по-ребячьи размазывая кулаком слёзы и утирая нос. Он обрадовался мне как человеку, которому может высказать душу. Мешая украинскую речь с русской, находя нежные, необыкновенные слова, обнажая свою любовь – целомудренную, скромную, терпеливую, он говорил о Татьяне. Он вспоминал её шутки, её быстрый взгляд, её голос – и передо мной, как раскрывающийся цветок, вставала Татьяна-девушка, так не похожая на «разведчика Татьяна», – нежная, женственная, обаятельная и робкая. И казалось непонятным, что это именно она приняла на себя ночью пулемётный огонь, помогая морякам добраться до вершины скалы.