Башня у моря - стр. 87
– Да, конечно, – согласился Патрик. – Уверен, папа очень рад.
– Думаю, вполне, – проговорила я самым непринужденным голосом, какой у меня получился, и переменила тему со скоростью жонглера, подбрасывающего в воздух новые тарелки. – Патрик, расскажи мне о твоем друге мистере Странахане. Судя по твоим словам, он человек очень примечательный. Неужели нет никакой надежды на его приезд в течение трех лет, что он учится во Франкфуртском университете?
– Ни малейшей. – Патрик сразу же погрустнел. – Понимаете, он попал в ужасную переделку в Ирландии, и папа отправил его во Франкфурт скорее в качестве наказания, чем для учебы.
– Но что он такого сделал? Мне как-то не хотелось спрашивать об этом прежде.
И Патрик с готовностью принялся болтать о том, о чем предпочел умалчивать Эдвард. Как я узнала с его слов, мистер Странахан был ложно обвинен в аморальном поведении одним пьяным ирландским мужем, который попытался убить обоих – Странахана и несчастную невинную женщину, вовлеченную в это происшествие.
– Ужасно! – воскликнула я, хотя эта сплетня и очаровала меня. Вульгарная сторона моей натуры всегда получала удовольствие от скандалов, происходящих из того, что романисты называют «безумная страсть». – Бедный мистер Странахан!
– Да, просто ужасно! И он ни капельки ни в чем не виноват, но папа теперь этого ни за что не признает. Если только… послушайте, кузина Маргарет, а вы бы не могли замолвить словечко за Странахана перед папой, когда он вернется? Я пытался, но меня он не слушает.
– Вряд ли он послушает и меня.
– Непременно послушает! Если бы вы попросили его разрешить Дерри приехать на каникулы…
– Что ж, может быть, – пообещала я, увидев неожиданный шанс. – Но я это сделаю, только если ты будешь слушаться мистера Булла и перестанешь рисовать его влюбляющимся в корову.
Патрик зашелся от смеха и подпрыгнул от радости.
– Договорились! – воскликнул он. – Договорились! Договорились! Договорились!
Он принялся танцевать передо мной на дорожке, словно хорошенький золотошерстный щенок, которому пообещали вкуснейшую, сочнейшую косточку.
Наступило Рождество. Утром мы отправились в церковь, а потом до обеда я отдыхала. Вечером для скорбных мыслей об Эдварде в далеком Санкт-Петербурге времени не было. Мы играли в нарды и криббедж, а потом Патрик вырядился для своего моноспектакля. Мы оба смеялись над его глупыми выходками, пока от смеха силы совсем не оставили нас. Наконец мы решили, что настало время для музыкальной интерлюдии, и тогда я уселась за рояль (пианистка из меня никакая), а Патрик начал петь, но, поскольку его пение было ничем не лучше, чем мое бренчание, мы на пару производили ужасающий шум.