Башня из черного дерева - стр. 48
– Но он ответил.
– Телеграммой. «Всегда рад взять хорошенькую девушку. Когда?»
– Генри – лапочка, – сказала Уродка, – весь в этом. Без обиняков.
Мышь глянула на Дэвида и поморщилась.
– Приехала, ни о чем таком и не помышляя. Разумеется, я слышала о его прошлом. О его репутации. Но думала: я с этим справлюсь. Установлю отношения сама – дедушка и внучка, и все тут. А не то – просто уеду. Если станет совсем уж невмоготу. – Она снова потупилась. – Но у Генри имеется одно совершенно необыкновенное качество. Прямо мистика какая-то. Не говоря уж о его картинах. Он как-то умеет… растворить, рассеять что-то в тебе… Какие-то вещи уже не кажутся важными, теряют значение. Ну, вот это, например. Учишься не стыдиться своего тела. И наоборот: стыдиться условностей. Он как-то раз прекрасно это сформулировал. Сказал: исключения не подтверждают правил, они просто суть исключения из правил. – Ей явно не хватало слов. Она улыбнулась Дэвиду. – Тяжело объяснять это, кто нас поймет? Надо просто влезть в нашу шкуру, чтобы понять.
– А вообще-то все это скорее на уход за больным похоже, – сказала Уродка.
Помолчали. Потом Дэвид спросил:
– Ну, а вы как сюда попали, Энн?
Ответила ему Мышь:
– Мне становилось трудновато. Не с кем словом перемолвиться. В Лидсе мы вместе квартиру снимали. Переписывались. Я знала, что Энн не очень-то довольна тем, как у нее преддипломная практика идет. Ну, как только она закончила…
– Я приехала на одну недельку. Ха-ха!
Дэвид взглянул вниз, на ее повернутое к подруге лицо, и ухмыльнулся:
– Во всяком случае, это интереснее, чем живопись преподавать?
– И лучше оплачивается.
– Ну, он-то может себе это позволить.
Мышь возразила:
– Приходится даже возвращать ему деньги. Контракта у нас никакого нет. Он просто швыряется деньгами – дает, не считая. Сто фунтов. Двести. А если мы с ним вместе в Ренн едем, мы стараемся на платья в витринах не глядеть. А то он обязательно купит.
– На самом-то деле он очень добрый, – сказала Уродка и перевернулась на спину.
Мальчишеская грудь с очень темными сосками, кустик крашеных красно-рыжих волос на лобке. Приподняла ногу, почесала над коленкой и снова опустила.
– Работать с ним – удивительно, – продолжала Мышь. – Он невероятно терпелив. Ничто не выводит его из себя. Ни живопись, ни рисунок. Знаете, мне мои работы иногда просто отвратительны. Вы рвете свои работы? Генри свои выбрасывает. Но всегда с сожалением каким-то. Вещь сотворенная для него священна. Даже если не удалась. С людьми он таким не бывает. – Она замолчала. Покачала головой. – И в студии он молчит. Почти всегда. Словно немой, будто произнесенное слово может все испортить.