Баржа смерти (сборник) - стр. 49
Трошкина рекомендовал сам товарищ Цветков, председатель Ярославского губкома. Кстати, тоже из Петрограда. Некоторые члены фабкома говорили, мол, какой ситчик – фабрика выпускает льняное полотно.
Им резонно объясняли, что они не понимают текущего момента: лозунг проверен в Петрограде и Москве. Точку в споре поставил Николай Семёнович Петрушкин, учитель чистописания. Безработный учитель взят на фабрику по острой нужде – должен кто-то грамотно оформлять решения фабкома.
Николай Семёнович встал и звонко, как перед школьниками, произнёс: «Мы лозунг готовим не только для Гаврилов-Яма, а скажу больше – для всей советской России». Никто не ожидал такого от тихого учителя. Его поддержали громкими хлопками. Но не все. Некоторые молчали с кривыми улыбками. Позже этих «некоторых» вывели на чистую воду, как меньшевистских последышей. А между тем Николай Семёнович, ободрённый аплодисментами, горячо говорил: «Кто же шьёт платья молодым женщинам из льняного полотна – ситец и только ситец. А то давайте напишем лозунг: «Побольше бы Локаловского полотна нашим комсомолкам». Тут уж и те, кто кривил рожи, опустили глаза: в большевистском лозунге вспоминать капиталиста Локалова! Правда, кто-то с задней лавки пробурчал:
«Какие ещё комсомолки? О них в нашем Гаврилов-Яме никто и не слыхивал». Товарищ Трошкин весь напрягся, пытаясь разглядеть автора этого меньшевистского высказывания. Но в полумраке не разглядеть. Электрический свет как раз отключили. На столе президиума горели три керосиновые лампы.
Договорились, однако, и насчет льняного полотна. Надо же показать, что Локаловская фабрика идёт в общем ряду. Лозунг в Гаврилов-Ямской редакции звучало так: «Побольше бы ситчика и льняного полотна…» И дальше про комсомолок. Правда, на слух всё это было несколько коряво.
Интеллигенты, вроде Петрушкина, это заметили. Но спорить нынче с пролетариями было не с руки.
Константину Ивановичу рассказали эту историю с «лозунгом». Мол, какой герой, однако, скромный учитель Петрушкин. А Константин Иванович вдруг вспомнил встречу с ним летом восемнадцатого года в подвале фабрики. И его злой шёпот: «Ну, уж Вам-то грех жаловаться на красных».
Сейчас учитель Петрушкин был принят на фабрику как жертва белого террора. Он всем рассказывал, что его тогда чуть не расстреляли. Бухгалтер Григорьев и милиционер Серов молчали. Ведь, в самом деле могли и расстрелять.
А Константин Иванович сделал всё-таки доброе дело. Пошел к директору фабрики, просил, чтобы вернули на фабрику Филатова. «Да, да. Я помню этого мастера, – горячо заговорил Патов, – грамотный, строгий к бездельникам. Тогда был политический перехлёст. Лес рубят, знаете ли, щепки летят. А, учитывая Вашу недавнюю трагическую историю, арест перхуровцами и роль Филатова в Вашем спасении, непременно его возьмём. Вот нужен начальник ткацкого цеха». «Он не хочет в цех, – говорит Григорьев, – он хочет в охрану». «Вот и прекрасно, – обрадовался Патов, – начальником охраны! Ведь воруют у нас. И как воруют. Только предупредите Филатова, чтоб без мести».