Барды Костяной равнины - стр. 10
– Пора тебе делом заняться, Свинопевец, – без церемоний сказал он Найрну. – Можешь петь свиньям все, что хочешь. Теперь они – твоя забота.
Так и случилось. И года не прошло, как его голос, звеневший из-за кустов и из дубовых рощ, начал привлекать внимание прохожих крестьян, а однажды привлек даже бродячего менестреля. Он-то и показал Найрну инструменты, что носил на поясе и на ремне, перекинутом через плечо.
– Ступай за луной, – посоветовал он мальчику. – Пой ей, и она озарит твой путь. На свете ведь есть места, куда ты мог бы пойти учиться. Или ты этого не знал?
Найрн, лишившийся дара речи, зачарованный звуками, исходящими из какой-то деревяшки да грубых жил столь же легко и просто, как его собственный голос из груди, ответить не смог. Тогда менестрель улыбнулся, вывел переливчатую трель на самой маленькой из своих свирелей и подал ее Найрну.
– Может, и не знал. Попробуй эту. Птицам понравится.
Затем, когда Найрн отыскал в свирели все ноты и научился выпускать их наружу так же легко, как собственный голос, на дороге показался фургончик. Внутри любезно болтали меж собою под ярким солнцем кастрюльки, сковороды, молоточки да клещи. Проезжий медник натянул поводья, остановив мула, и заглянул за дубы.
– Должно быть, ты и есть тот самый, кого люди зовут Свинопевцем, – сказал он худосочному чумазому мальчишке, игравшему на свирели в окружении роющихся в земле свиней. – Позволь мне послушать тебя.
Раньше Найрна никто об этом не просил. Удивленный, он на миг утратил голос, но тут же обрел его вновь и возвысил, запев первую из тех баллад, что пела ему мать. Дослушав ее до конца, медник швырнул в него чем-то. Привычный к таким вещам, Найрн увернулся. Колеса фургона покатились дальше, а Найрн увидел под ногами, среди дубовых листьев, отблеск света и поднял его.
Долго разглядывал он небольшой металлический кругляш с лицом на одной стороне и какими-то следами куриных лап на другой. В жизни отца такие штучки появлялись так же часто, как голубая луна[1], и исчезали так же быстро, но вот он сидит под дубом, держа в ладони свою собственную, полученную всего лишь за любимое дело!
Играя на свирели, он отвел свиней домой и ушел прочь из деревни, навстречу своей судьбе.
Год за годом он странствовал и забрел так далеко на север, как только мог. Вздумай он продолжать путь, пришлось бы прыгать в море и жить среди шелки[2]. Где-то посреди долгого путешествия от убогого отцовского двора в южных Приграничьях к суровому морю, поющему голосами русалок и огромных китов, он и вырос. Тощий бездомный мальчишка, чей чистый голос мог бы заставить железную мотыгу гудеть в унисон, остался позади. Дюжину с лишком лет странствий он добывал пропитание, перебиваясь случайными заработками, воруя (если приходилось), пуская в ход обаяние (если подворачивался случай), отыскивал и осваивал новые инструменты, и слушал – постоянно слушал. Его шаг удлинился, лицо повзрослело, голос обрел глубину и силу, глаза и уши превратились в широкие двери, сквозь которые в голову сплошным потоком текли чудеса, а мозг трудился, как целый рой пчел, запоминая их все.