Балтийская сага - стр. 98
Травников взглянул на свое отражение в овальном зеркале, вделанном в дверцу шифоньера, и подумал, что не знаком с этим верзилой с повязкой на голове, с ввалившимися бритыми щеками, в просторной желтоватой рубахе без воротничка и плисовых штанах. «Это вы, товарищ мичман?» – пробормотал он и присел к письменному столу у окна. Тут стопка книг лежала, сверху – «Овод». К чернильнице прислонилась твердая фотокарточка: сидел матрос с суровым лицом, с закрученными кверху усами, с раздвоенным подбородком, в бескозырке, по околышу которой шло крупными буками: «Петропавловскъ». Рядом, положив ему руку на плечо и улыбаясь, стояла Маша в длинном платье. Еще тут была тонконогая этажерка, а на ней большая ваза с цветами.
– Ты удивительно похожа на маму, – сказал Травников вошедшей Маше. – Просто одно лицо.
– Да, верно. А отца я никогда не видела. Он погиб в Гражданскую. Валечка, посиди немного. Не совсем еще высохли тельняшка и трусы.
Тебе, – добавила она, засмеявшись, – очень идет рубаха деда.
– И его портки, – сказал Травников. – Машенька, я здорово по тебе соскучился.
– И я по тебе. Валя, ты чуть не утонул? Как страшно…
– Чуть не утонул… Чуть не сгорел… Чуть не разнесло на куски… – Он целовал, целовал ее. – А знаешь, почему остался жив?
– Почему?
– Хотел тебя увидеть… Тебя хотел…
– Ох, Валя… Валька… Сейчас… Ну, обожди…
Она откинула с кушетки покрывало и стала раздеваться.
Потом они лежали обнявшись. Маша тихо сказала:
– У нас будет ребенок, Валечка.
– Да? Значит, не задержка была, а…
– Четыре месяца уже. Мама против. Не такое время, говорит, чтоб рожать. И бабушка против. А дед кричит, чтоб никаких абортов…
– Ну и правильно кричит, – сказал Травников. – Время, конечно, не такое, но… Рожай, Маша. Сына! – Он осторожно погладил ее живот. – Как здорово, будет у нас сын.
– Непременно сын?
– Да! Знаешь, – сказал Травников, помолчав, – я уже его люблю.
– Валечка! – Маша, улыбаясь, прильнула к нему. – Я, по правде, побаивалась…
– Не бойся. Время переменится…
– Боялась, что ты будешь против.
– Ну что ты, Машенька! Что ты!
Они снова слились.
Тельняшка и трусы высохли. Нашлись у деда Редкозубова и носки подходящие. Только фуражки не нашлось. Вернее, извлек дед из ящика комода старую-престарую бескозырку с полустершейся надписью на ленте «Петропавловскъ», но кто же нацепит на себя такой антиквариат?
Сытый и вымытый, обласканный любовью, Травников простился с Редкозубовыми и пошел по Карла Маркса, мимо Гостиного двора, на Флотскую улицу, к красным корпусам Учебного отряда. Шел все быстрее, быстрее, пушечные удары словно подгоняли его.