Балканская звезда графа Игнатьева - стр. 15
Приехал в полк бравый генерал Бремзен и поздравил всех с мобилизацией. Дескать, война с турком объявлена, сражения начались, а посему назначенных в отпуск задержать и полки укомплектовать по военному составу. Вручили Никите под командование четвертый взвод седьмой роты. Продал с расстройства новую обмундировку жидкам Никита за полцены. Солдату лишнее не нужно, идет, понимаешь, на войну, а им только по дешевке и подавай.
30 августа вывели их на площадь, митрополит окропил святой водой, а граф Коцебу[5]сказал на прощание: «Так вот, братцы, мы спали, а вы верно, Богу молились, и он вас благословил на доброе дело. Дай же Бог мне вас встретить обратно, но с георгиевскими крестами». Казалось, вся Варшава вышла провожать. Защемило что-то в груди у Никиты, когда он увидел в толпе напротив, как женщины вытирают слезы и машут белыми платками, вспомнилась ему матушка и чернобровая соседка Оксанка. Тут прозвенел первый колокольчик, потом второй и третий, дребезжащий свисток обер-кондуктора, совпавший со свистом паровоза, клубы дыма, команда «По вагонам!» и – чух-чух – поехали. На бессарабской станции Бендеры приказали им надеть шинель в рукава, затем была остановка в Кишиневе, где Никита успел сходить в город, в трактир, и по солдатскому обыкновению выпил рюмочку и чайком побаловался – война-то еще впереди. Вечером поезд повез их дальше по направлению к румынской границе.
– Господи, благослови и помоги честному делу в час добрый! – крестясь, промолвил сосед Никиты. «Прощай, матушка Рассея!» – подумал Никита. Про себя же решил, что если судьба дозволит выжить ему на войне, то по возвращении, на побывке, обязательно сходит в «Кыев» – богу помолиться. За окном отправляющемуся составу картинно салютовал молдавский часовой – доробанец в сером суконном пальто и барашковой шапке. Слева в шапку было воткнуто какое-то диковинное перо, то ли петушиное, то ли индюшки – Никита так и не смог на глаз определить породу птицы. Стоял часовой у форменной будки, окрашенной косыми синими, желтыми и красными полосами. Как будто ничего вокруг и не изменилось: те же крестьяне, те же бабы и мужики в полях, те же колодцы с «журавлями», как у Никиты на родине.
А все ж заграница – Румыния!
Первый встреченный по пути румынский город Яссы показался ему довольно живописным. Дома раскинулись амфитеатром на холме, белый цвет стен пестрыми пятнами мешался с зеленью садов, черепичными крышами и жестяными, как серебро сверкающими на солнце куполами церквей. На самой платформе толпилось множество русских и румынских солдат в щеголеватой форме, напомнившей Никите актеров из варшавской оперетты. Язык румын понравился унтеру: отдельные слова вроде и знакомы на слух, а понять – ничего не поймешь. Обращался к румынам по-нашему – а они только руками разводят: тоже не понимают. Зато главное слово «война» по-ихнему звучало как «разбой». «Так оно и есть. Правильный язык!» – сделал для себя логический вывод Ефремов.