Балаган, или Конец одиночеству - стр. 4

Так вот, газета заявила о его полной непричастности к алкоголю со столь благонамеренным жеманством по той причине, что в старину было принято оберегать доброе имя родных, носящих ту же фамилию, от неблаговидных подозрений.

Всем нам было бы куда труднее найти себе в Индианаполисе хорошую «партию» или поступить на хорошую работу, если бы стало известно, что у нас были родственники, которые раньше предавались пьянству, или как моя мать или мой сын, которые хотя бы временно страдали помешательством.

В секрете держали даже то, что моя бабка со стороны отца умерла от рака.

Представляете себе?

Как бы то ни было, если мой дядя Алекс, атеист, после своей смерти предстал перед Святым Петром у райских врат, я нисколько не сомневаюсь, что он представился так:

– Меня зовут Алекс Воннегут. Я – алкоголик.

Молодец, старина!

Позволю себе высказать и другое предположение: одного страха спиться с кругу было маловато, чтобы загнать его в Ассоциацию А.А. – всему виной было одиночество. Когда его родичи повымерли, поразъехались или просто превратились в безликие винтики Американской машины, он бросился на поиски новых братьев, сестер, племянников и племянниц, дядюшек и тетушек и прочей родни – и обрел их в А.А.А.

Когда я был мальчишкой, дядя всегда советовал мне, что читать, и обязательно проверял, прочел ли я эту книгу. И он любил таскать меня в гости к родственникам, о существовании которых я даже не подозревал.

Как-то он мне рассказал, что был американским шпионом в Балтиморе в первую мировую и старался там сойтись поближе с американцами немецкого происхождения. У него было задание: обнаружить вражеских агентов. Ничего он не обнаружил, потому что обнаруживать было нечего.

Еще он мне рассказывал, как он расследовал финансовые злоупотребления и взятки в Нью-Йорке – до тех пор, пока родители не вызвали его домой, чтобы он устроился в родных местах. Он раскопал скандальную историю о громадных расходах на содержание Мемориала генерала Гранта, а могилка-то ни в каком содержании вообще не нуждалась.

Хэй-хо.

О его смерти я узнал, сняв трубку белого кнопочного телефона в своем доме – он находится в той части Манхэттена, которую прозвали «Черепаший залив». Рядом стоял филодендрон.

Я до сих пор не соображу, как это я туда попал. Ни одной черепахи там нет. И залива нет.

Может, это я сам – черепаха, которая может жить где угодно, даже временами под водой, и мой домик всегда у меня на спине.

Я позвонил брату в Олбени. Ему было под шестьдесят. Мне было пятьдесят два.

Желторотыми птенцами нас никак не назовешь.