Бал жертв - стр. 49
– Вот тебе, злое отродье! – сказал он. – Вот тебе, негодяй!
Мальчишка застонал от боли, однако дерзости у него не поубавилось.
– Какое несчастье, – процедил он сквозь зубы, – иметь таких глупых родителей!
Он выбежал из комнаты, опять напевая свою песенку: «Жандармский капитан…»
– Мои добрые господа, – прошептал Брюле взволнованным голосом, – давно уже я спрашивал себя: нет ли какого средства исправить этого ребенка, который в конце концов плохо кончит. Я и бил его, и уговаривал – ничто не помогает. Он слишком испорчен.
– Отдайте его в исправительный дом, может быть, он там изменится.
Фермерша разостлала белую скатерть на конце стола, поставила фаянсовые тарелки и положила серебряные ложки, которые вынула из шкафа, потом она пошла за уткой в ту самую минуту, как воротились домой работники, пастухи и Заяц. Птичий двор находился на конце огорода, окруженного живою изгородью, имевшей в нескольких местах проломы. Работники фермы, не стесняясь, проходили сквозь изгородь для кратчайшего обхода, и мало-помалу образовались такие проломы, в которые человек мог свободно пройти. Мадам Брюле, взявшая фонарь, прошла через огород в курятник, выбрала самую жирную утку и унесла ее, несмотря на возмущенные вопли птицы.
Вдруг фермерша остановилась с беспокойством – ей послышалось, что кто-то идет позади. Она обернулась, и вдруг фонарь выпал у нее из рук, но она не вскрикнула, не сделала ни малейшего движения. Мадам Брюле стояла, точно окаменевшая, с пересохшим горлом, с неподвижными глазами, как будто какое-нибудь странное видение явилось перед нею.
Фермерша стояла лицом к лицу с нищей. Бедная девушка, худая и бледная, шла босиком и в лохмотьях… Она сделала еще два шага, шатаясь, и, как бы разбитая непреодолимым волнением, потом стала на колени и прошептала одно только слово:
– Матушка!..
Мадам Брюле вскрикнула от радости, испуга и ужаса и, схватив дочь обеими руками, стала обнимать ее так, как будто боялась, чтоб Лукрецию опять не отняли у нее.
– Теперь ты не уйдешь, – сказала она глухим голосом.
Она забыла от радости всех на свете, забыла даже того страшного человека, который обещал убить ее дочь, если она воротится. Она обняла девушку, поцеловала в лоб и глаза и залилась слезами.
– Ах, матушка, – шептала Лукреция, рыдая, – простите ли вы меня? Знаете ли вы, что я пришла из Парижа пешком и просила милостыню… Когда я почувствовала, что скоро умру, я захотела увидеть вас…
– Умрешь? Умрешь?! – вскричала бедная мать. – Господь этого не допустит… Умрешь! Умрешь! – повторяла она как бы в бреду. Она обняла дочь и повела ее на ферму, но на дворе она остановилась с испугом. Конечно, в эту минуту она не боялась гнева своего мужа, она защитила бы свою дочь и прикрыла бы ее своим телом, – нет, она думала о другом: граф Анри был тут! Граф Анри был причиною несчастья ее дочери, вид его, может быть, убьет ее…