Автопортрет неизвестного - стр. 41
– А ведь и в самом деле? – спросил Игнат. – Зачем все эти народные прибаутки?
– А он такой, – сказала Юля. – Чучело гороховое. То есть пугало огородное. Игнаша, ты видел настоящее огородное пугало?
– Видел, – сказал Игнат. – Один раз. Из окна электрички. На сто пятом километре поезда Москва – Тверь.
– Ого. А что ты делал в Твери?
– Я там диссертацию защищал. Встречался с научным руководителем. Профессор Губман, есть там такой философ.
– Борис Львович?
– А ты откуда знаешь?
– Я все знаю, – сказала Юля. – Давай дальше.
– Мама, это Оля Карасевич, – повторил Алексей. – А Генриетта Михайловна, к сожалению, неважно себя чувствует.
– Да, – сказала Римма Александровна. – Да, да. – Помолчала и протянула руку. – Здравствуйте, Олечка.
– Римма Александровна, – начала Оля, пожимая ее руку. – Я в этот день, Римма Александровна, в этот печальный день, я хочу сказать…
Римма Александровна совсем по-мужски встряхнула Олину руку и освободила наконец свою ладонь из ее пальцев.
– Садитесь, Оля! – сказала она, как учительница восьмикласснице. – Алеша, усади Олечку. Вот сюда. Я рада, что вы пришли. Любовь Семеновна, положите Олечке закусить.
Во главе стола стояла тарелка, на ней – стопка водки, накрытая куском хлеба. В маленьком подсвечнике горела свечка. Римма Александровна села справа от этого алтаря; рядом с ней поместился Алеша. Оля оказалась напротив них. Любовь Семеновна сидела по той же стороне, что и Оля, но через один стул. Она стала накладывать Оле салаты и ветчину.
– Спасибо, как много, что вы… – бормотала Оля.
– Люди меняются, Олечка, забывают всё, – сказала Римма Александровна. – А как любили друзья наш дом, когда был жив Сергей Васильевич!.. А теперь – всё. Забыли.
– Ма-а-ама! – сказал Алексей.
Римма Александровна отмахнулась от него и продолжала:
– Я, Олечка, немногих позвала. Знаете, уже тех позвала, в ком уверена была, что придут. И что же? – засмеялась она. – Опять просчиталась! Просчиталась в козырях!
– Мама, давай лучше поедим, – сказал Алексей.
– Люди злы, моя девочка, – продолжала она, обращаясь к Оле. – Они не помнят добра, они на добро отвечают злом, они звери…
– Не обижайте зверей, Римма Александровна, – кротко улыбнувшись, ответила Оля. – Звери не умеют злиться.
– Да нет, я не в том смысле, Олечка. Хотя почему же? Именно в том. Чтобы разозлиться, надо быть личностью. А эти просто кусают, просто грызут тех, кто рядом. Они не злятся, они просто едят то, что съедобно. Единственное, что их отличает от настоящих зверей, – у них нет внутривидового самосохранения. Они грызут себе подобных. И в этом смысле вы правы. В этом смысле настоящие звери, которые мохнатые и с когтями, они, конечно, лучше. А между прочим, одного из них Сергей Васильевич перевел в Москву из Харькова. Другому дал целый институт – твори, работай. Третьему… да что тут считать! За одного бракодела перед Иосифом Виссарионовичем заступился, вы понимаете, Олечка? Добился личного приема у Сталина, добился разговора с глазу на глаз со Сталиным, чтобы друга спасти, вы понимаете?