Атаман Войска Донского Платов - стр. 24
– Хочет тебя батюшка за ихнего князя Темира отдать… Этот… договаривается…
При первой возможности Иван Федорович отослал Матвея к русским. Разбудил его как-то и стал рассказывать:
– Панин уехал, всех распустил. Нового прислали. Какого-то Долгорукова, – Иван Федорович многозначительно помолчал. – Пришла бумага, чтоб слали к нему смышленых чиновников в ординарцы, чтоб, значит, на посылках при нем состояли. Наши к нему – не дюже. Гребуют, а может, и побаиваются – Долгоруков… – Хоть и не тот, а, наверное ж, родня[39].
– Э-э. Когда это было! – легкомысленно махнул Матвей. – Ну, так что? Собираться?
В главную квартиру Матвей выехал в тот же вечер, прихватив с собой еще двоих казаков. Косячком пошли за путниками заводные кони.
Один из сотников, слышавший всю историю с ефремовской дочкой, сказал ему вслед с усмешкой:
– Поехал за генеральским чином.
Другой, проводив взглядом исчезающие в синих сумерках фигуры всадников, тоже усмехнулся:
– А вдруг! Все может быть…
Полный, красивый, лет под пятьдесят, мужчина, Василий Михайлович Долгоруков, родной племянник того самого, что карал Тихий Дон сверху донизу и снизу доверху, жил в главной квартире с сыном Василием Васильевичем, а с ними – скучавшее российское барство, пристроившееся при штабе 2-й армии. Жили по старинке, на широкую ногу. Василий Михайлович возвышался над штабом, как барин над дворней. Не зная законов, отечески творил суд и расправу. «Я, – говаривал, – человек военный, в чернилах не окупан». Считалось почему-то, что князь Василий Михайлович храбр, но в воинских науках не искусен. Когда заходил разговор о последних европейских кампаниях, о прусском короле, великом полководце, он больше отмалчивался. Слушал, ласково улыбаясь, как молодой князь Прозоровский косые атаки описывает[40], но сам Великим Фридрихом не восторгался, позевывал. Вообще же был честен, добродушен и, казалось, чувствовал внутреннее удовольствие от деланья добра. Бездельников не любил и сам работал много.
Матвей Платов его сразу раскусил, и Долгоруков молодого хорунжего сразу приметил. Зашел он по прибытии к командующему, как сын-наследник к престарелому отцу, почтительно, но не подобострастно. Держался достойно. Во взаимоотношениях его с раболепствующими штабными чувствовались снисходительность и даже неуловимое презрение вольного человека к холопам.
Приглядываясь, зачислил князь молодого Платова наравне с другими молодыми офицерами бессменным ординарцем, и заметался тот как угорелый. Поручения выполнял неукоснительно и безукоризненно. А кто на службе выкладывался, тех князь любил. И о Платове говаривал он со вздохом: