Атаман - стр. 53
– Познакомьтесь, – сказал он и поклонился односельчанам, монголка тоже поклонилась. – Это – моя жена. Среди монголов известна тем, что она – единственная женщина, которой в дацане[19] дают «Джаммпаду» – книгу истин.
Монголка снова поклонилась казакам.
Позднее казаки Дурулгеевской станицы с удивлением узнали, что она принадлежит к царскому роду, прямым предком ее является сам Чингисхан. Дед, которого и без того уважали в забайкальских степях, стал уважаем еще больше – надо же, монгольскую царицку охомутал.
Семенов выделил немецким офицерам двух конвоиров и одну верховую лошадь – офицеры сели на нее друг за дружкой, недоуменно закрутили головами, словно соображая, как они выглядят со стороны, смешно или не смешно, – и отправил в тыл, в штаб бригады. Конвоирам наказал:
– Двигаться старайтесь рощицами, низинами, в окрестностях Журамина будьте осторожнее. К ночи я жду вас обратно. У меня каждый клинок на счету. Понятно, служивые?
– Так точно! – бодро гаркнули те.
Вернулись они, как принято говорить, «в самый аккурат», когда немецкий эскадрон вместе с пустыми подводами выступил из Журамина в Руду.
Семенов довольно потер руки – этого момента он ждал весь нынешний день. Оглядел станичников.
– Ну что, однополчане, покажем немакам, как раки на горе умеют свистеть?
– Как будем действовать, ваше благородие? – не замедлил задать вопрос Белов.
Вот шустряк. Всегда норовит быть шустрее паровоза – бежит перед ним по чугунной колее, попукивает, хриплым гудком пространство оглашает. Тьфу!
– Внезапно, – ответил сотник. – По моей команде. А пока – рассредоточиться по дворам. Чтобы не видно нас было и не слышно.
Немцы возвращались в Руду расслабленные – операция удалась, два батальона несчастных ландштурмистов, воющих от голода в Журамине, накормлены и напоены, казаков не видно – похоже, они ушли, – повод быть собой довольными у немцев был.
Всадники потирали руки – наконец-то они доберутся до тепла, напьются горячего чая с грогом, поедят свиных сарделек с тушеной капустой – повар, наверное, уже все жданки прождал, выглядывая из-за трубы полевой кухни, ждет их, не дождется… Едва немцы вошли в село, как из-за заборов раздался громкий лешачий гогот, следом – резкий свист, от которого у немецких кавалеристов побежали по коже мурашики.
– Казакен! – не выдержал кто-то из них, закричал громко, разворачивая коня.
Эскадрон, державший строй, смешался в несколько мгновений и превратился в обычную кучу малу, всадники сбились, некоторые из них, перемахнув через забор, поскакали в чистое поле, кто-то вытянул саблю из ножен, собираясь рубиться, но в ближнем бою, клинок на клинок, немцы уступали казакам, были слабы. Слишком внезапным оказался для немцев леденящий душу гогот, возникший словно из-под земли, из чертенячьей глубины, а следом из этой глуби выскочили и сами казаки – яростные, жестокие, лохматые, с пропеченными до темноты восточными лицами. От свиста и улюлюканья казаков с деревьев даже снег посыпался.