Атаман Платов (сборник) - стр. 89
– Не грусти. Я с тобой теперь. Не надо грустить, когда так любишь, мое солнышко ясное.
– Как ты здесь?..
– Ах, тяжело рассказывать! Берг все рассказал тогда… В тот ужасный день… Не знаю, право, что он рассказывал такое, но меня нигде не стали принимать… От меня сторонились. Я все сносила. Ведь я за тебя страдала, за моего милого Петруся… Постой, дай досказать, ну, довольно, довольно…
Она отбивалась от его поцелуев, а он целовал ее губы, щеки, шею, целовал розовое ухо и черный локон.
– Ну, оставь. Разве можно так? Сломаешь. Ты ведь сильный… А тут война. Я в сестры милосердия… Все, как посмотришь-то на чужие страдания, легче станет.
– Ты страдала?..
– Как же, ведь о тебе ни весточки, ни слова, ничего. Не знаю даже, жив ли ты. А я тебя полюбила.
– За что?
– Разве любят за что? За все. Любовь разве спрашивает. За кудри твои русые, за глаза твои серые, за губы, милые, родные, за шею, за силу, за все… – И она целовала его и, прижавшись к нему и обняв, вдруг откидывалась и ясным взором смотрела ему в глаза… – Мужчина!.. казак!.. муж! – и быстро падала на его высокую грудь и, как кошечка, ластилась и извивалась…
– А Платов что?
– В немилости. Поехал на Дон собирать полки.
– За что?
– Его оклеветали. Сказали, будто он был пьян в день Бородинского сражения.
– Боже мой!
– А как твой папа?
– Скучает, бедняга. Ему тяжело без меня. Он хороший. Он один ничему не поверил, что ему говорили, и тяжело ему было, а отпустил все-таки. Понял, что мне легче так-то будет, у дела.
– Добрый старик!
– Слушай, ты долго останешься у меня?
– Как позволишь.
– А тебе как надо?
– Завтра к вечеру надо быть в Стромиловой деревне. Послезавтра – сражение.
– Сражение?! Береги себя, Петрусь, ненаглядный…
Нахмурился казак.
– Милый! Для меня… – И горячий поцелуй ожег его губы. И эта нежно любимая женщина, предмет мечтаний в далеких поисках и на сырых бивуаках, целующая его поцелуями любви, и воздух теплый, ароматный, и тишина уснувшего сада, и сладкий шепот нежных уст – все говорило о любви, все жгло его сердце и возбуждало нервы. И забылись тяжелые походы, ушли куда-то далеко неприятности и обиды, исчезли вечные тревоги и волнения, усталость и голод – и тепло, радостно было молодому хорунжему с этой любящей, взволнованной волнением любви девушкой. И бежали часы, лились рассказы о петербургских интригах, о сражениях, об орденах.
– А где Ахмет?
– Он остался на бивуаке, близ Стромилова.
– А это что за лошадь?
– Занетто.
– Откуда она у тебя?
– Достал.
– Купил?
– Нет. Не спрашивай, дорогая, этого нельзя знать женщинам.
– Но почему? Ну, скажи, я так хочу.