Атаман Ермак со товарищи - стр. 45
– А мой? – спросил Якимка.
– А ты у нас – Ашинов. Ты из рода Ашина -волк. Вот эдак волка показывают. А вот эдак – род гай – род ворона, это – карга – ворона, а это ковуй – лебедь…
– А он покажет знак, а я не знаю…
– А тогда ты начинай показывать знаки по старшинству: ножи, коня, рыбу, волка, птицу… А он станет за тобой повторять. И где его род, там он свой знак и покажет. Ты сразу и догадаешься, кто это, – нас всего-то пятнадцать родов осталось…
– А раньше было много?
– Много, сынок. Много десятков. От Золотых гор до Дуная были наши юрты и становья.
– Чегой-то вы тута в темноте? –в каморку, ссутулившись, влезал Алим. – Айда вечерять.
– Идите, я говею, – сказал Ермак, – Завтра к исповеди пойду.
Якимка тут же показал деду «ножи». Алим отшатнулся. Ахнул и машинально показал знак волка…
– А теперь чего делать? – – спросил, довольный растерянностью деда, Якимка.
– А теперь – ликоваться! Щека к щеке, три раза! Вы же одного рода! И завсегда, даже в бою, если с казаком сходишься – – спроси его, не нашего ли он рода? Чтобы свою кровь не пролить. Нас и так всего ничего осталось…
– Ну, кум! – сказал Алим. – Ажник меня в жар кинуло. А не рано ему?
– Может, и рано, – вздохнул Ермак. – А нас не станет, кто ему расскажет да научит? Я вон своего не учил, думал, рано, а вышло поздно…
– Ну ладно, ладно… – прогудел Алим. – Пойдем вечерять, Якимушка.
– Деда… – жалостно потянул за дверью мальчонка. – Прости, Христа ради. Я табе шиша в спину казал…
– Ну, казал и казал. Сядь вона к печке да и скажи: куды дым, туды и шиш. Оно все в трубу и вылетит.
Ермак не стал зажигать жирник, а, снявши кафтан, отодвинул с божницы поволоку и, став на колени, начал читать покаянный канон. Молился он долго и горячо, поминая всех святых, заступников и страстотерпцев. Так молиться учила его еще мать, которая была большая молитвенница. С годами в памяти атамана стали смешиваться три образа: матери, жены и Богородицы. Когда он вспоминал мать или жену, то все время перед мысленным взором вставала иконописная Пресвятая Дева. Лица когда-то живших двух самых родных женщин стерлись из памяти. А ежели являлись ночью, то одной женщиной- – доброй и необыкновенно красивой. Помнились так, отдельные детали: клетчатая мамина запаска, белая занавеска с оборкой, платок. Помнилась фигурка жены в чепане и шароварах в дверном проеме куреня… И все…
Все заслонял милосердный образ Богоматери, всевидящей, всезнающей, всеблагой.
– Владычица Богородице, – шептал атаман. – Заступись, спаси, помилуй, сохрани раба твоего Василия. Вразуми меня, укрепи и направь, не ради мя, но ради Сына Твоего Единородного, да будет мне по слову Его, по воле Его…