Армагеддон. Коллекция - стр. 4
– Да и хрен с ними! – особо ни к кому не обращаясь, чертыхнулся Сэм. – Жили без вас, а теперь, когда все сдохли, стало только лучше! – Он послушал улицу, но ему не захотели ответить. – Только я! Слышите вы меня! Только я Альфа и Омега! – Сэм прислушался к тишине, но ему никто не возразил. – Бог умер!
И все. Полная тишина и абсолютное пренебрежение им и его ничтожными попытками задеть чьи-либо чувства, возразить его хуле на бога. Под ним не разверзлась геенна огненная, его не поразило молнией и не испепелило огнем. Так было вчера, и позавчера, и неделю назад. Сэм понимал, что так будет до самой его смерти, и он теперь точно знал, что раз нет бога, то нет рая и ада, а потому:
– Да и хрен с ними!
Он откинулся в своем кресле, глотнув вместе с изрядной порцией чистейшего кислорода огненного янтаря, и подумал о том, можно ли было все изменить, если бы человечеству дали второй шанс? Он начал вспоминать, как все было.
У Сэма, как он сам считал, была самая лучшая профессия – он работал лесным инженером, а в простонародье – егерем. Примерно шесть лет назад его пригласили в Россию восстанавливать популяцию сибирского кедра, существенно пострадавшего от локальных пожаров и массовой вырубки последних лет. И он с радостью согласился, Сэм давно мечтал попасть в эту огромную страну, богатую историей и традициями. Проехать по бескрайним просторам на поезде навстречу восходу, увидеть великий Байкал и великолепие сибирской тайги. Правда, поначалу все было не так, как он себе представлял: глаза резало грязными городами с разбитыми кривыми улочками, а неулыбчивые, подозрительные местные жители сторонились Американа, как успели прозвать его местные, со слишком открытой улыбкой, со слишком хорошими зубами, что резко контрастировало с местными жителями. Правда, когда ему приходилось с ними выпивать, приходило на ум, что, возможно, еще не все потеряно для этих людей – к ним возвращалось хорошее настроение и душевная теплота, и тогда Американ становился «в доску своим».
А еще ему нравилось работать с русскими, именно на работе его принимали за своего, никто не сторонился и не чурался его. Нравилось, что русские всегда объединялись в трудные минуты, всегда приходили на помощь, готовы были поделить последний кусок хлеба с ним, с чужаком. В такие минуты он сам хотел стать русским, хотя, наверное, он стал им. За те шесть лет перед катастрофой, что пробыл в чужой для него стране, он выучил все «хорошие и не совсем», как говорил его друг Иван, слова и научился их вставлять в нужных местах, отчего фразы получались витиеватыми, а иной раз незнакомыми, непривычными для слуха и потому вызывающими одобрительный смех русских парней. Благодаря этому неожиданному качеству он смог заслужить уважительное прозвище Молоток.