Апология человека. Избранные стихи - стр. 1

По благословению епископа Тираспольского и Дубоссарского Юстиниана

У христианской поэзии множество трудностей. Как ей остаться искусством и не пожертвовать своим идеализмом, своим пафосом? Как ей произносить свое исповедание веры и при этом сохранить ту недоговоренность и тайну, без которых и лирика-то не существует? Мы, читатели, являемся свидетелями уже многих неудач на этом пути. Я не говорю сейчас о второсортных литературных поделках, но ведь существует достаточно широко распространившаяся так называемая «литература добрых намерений», или, как именовал ее Пушкин, «приходская литература» – не претендующая на художественную ценность, стремящаяся к поучительности и доходчивости, к тому, чтобы вразумить или растрогать. Слов нет, подобные книжки нужны – самый, как принято говорить, «элитарный» читатель многим им обязан – зачастую его жизнь в Церкви начиналась именно с них. Но вот поэзия, искусство в точном смысле этого слова?.. Могут ли они «вместить» содержание, которое больше их? Может ли выдержать художественная форма этот внутренний напор огромной – больше всего мира – идеи?

Мне потому и по сердцу поэзия Олеси Николаевой – она вся в борьбе, в усилии, в труде. И автор, почти постоянно (во всяком случае, в самых сильных своих текстах) на наших глазах стремящийся преодолеть себя, – ослабевающий, падающий, негодующий на свою слабость; и стихи, как будто желающие стать чем-то другим, нежели то, что они есть (прозой, даже проповедью!), – и все же остающиеся стихами. О внутренней энергии, то убывающей, то возрастающей, говорят даже метры и ритмы поэзии Николаевой – эта непривычно длинная, с изломом цезуры, как с необходимым вздохом после предпринятого усилия, грузная строка, словно тоже что-то преодолевающая, поднимающая тяжесть:

Эта тяжесть собственного «я», да еще творческого, то есть наделенного всей силой самопознания! Как трудно творческому человеку с самим собой! Поэзия Олеси Николаевой главным образом ведь именно об этом и говорит, это ее центральная, стержневая тема. Что же (или кто же) поможет поэту? Ведь его постоянно подстерегает опасность в миллионный раз пойти по пути, давно исхоженному мировым искусством, погрузиться в свою неисчерпаемую внутреннюю сложность, предпочесть себя, свои страдания, душевные противоречия и внутренние богатства всему, что его окружает, – одним словом, предпочесть себя всему миру. И какие великие имена встретим мы на этом пути!

Я ни с кем не собираюсь сравнивать Олесю Николаеву, скажу только: от подобного романтического одиночества и противостояния всему на свете спасает именно то, что и делает ее поэзию религиозной, – любовь. Быть может, отчетливей и сильней всего запечатлеваются в памяти герои ее «сюжетных» вещей, поэтических новелл: соседка Марья Сергеевна, грубая и некрасивая, запомнившаяся с детства, потому что первая заговорила с ребенком о Боге; слабоумный мальчик Петя – о таких, как он, чудно говорил Андерсен: это слабые растения, которые расцветут в Божием саду; убогий Сережа из «ремеслухи»; тетя Алла с ее нелепой жизнью, с «грошовой тризной», которую по ней справляют. И авторское чувство к подобным героям так сильно, так скорбно и, добавлю, так трудно – ведь причиняет же оно какую-то боль читателю, пусть мимолетную! А как иначе, обезболенно, прочесть, например, следующее:

Но этот результат, которого достигает Олеся Николаева, теребя и мучая своего читателя, – не единственный. Известно, что сюжетность противопоказана лирике (один очень большой поэт говорил даже, что это – два разнородных начала, соединение которых приносит отвратительные плоды. Правда, он сам в конце своей жизни стал писать именно сюжетные вещи – едва ли не наиболее сильное из всего им созданного). Олеся Николаева с напором, с энергией, бесстрашно делает прививку сюжета к лирическому стволу. И что же? Результаты налицо: