Антоний и Клеопатра - стр. 68
– А разве в племяннике не четверть крови Юлиев? – смело спросила Ливия Друзилла.
– Он внучатый племянник, этот маленький позер! Одна восьмая крови Юлиев. Остальная часть отвратительна! – рявкнул Нерон, теряя терпение. – Я не знаю, что заставило великого Цезаря выбрать низкорожденного мальчишку своим наследником, но в одном ты можешь быть уверена, Ливия Друзилла: я никогда не свяжусь с людьми, подобными Октавиану!
«Ну-ну, – подумала Ливия Друзилла, – вот почему так много аристократов Рима ненавидят Октавиана! С моим высоким происхождением я должна бы тоже ненавидеть его, но он заинтриговал меня. Он так высоко поднялся! Меня это восхищает, я могу его понять. Возможно, время от времени Рим должен создавать новых аристократов. Возможно даже, что великий Цезарь понимал это, когда составлял завещание».
Ливия Друзилла слишком упрощенно истолковала причины, побудившие Нерона принять сторону Марка Антония, но и рассуждения Нерона были столь же примитивными. Он был чересчур узколобым. Сколько бы лет он ни проучился потом, умнее, чем в юности на службе у Цезаря, он не стал. Он был до такой степени туп, что не понимал, как сильно Цезарь его невзлюбил. С него как с гуся вода, сказали бы галлы. Когда в твоих жилах течет самая чистая кровь, какой изъян может найти в тебе товарищ-аристократ?
Первый месяц пребывания Антония в Афинах был заполнен женщинами, но ни одна из них не стоила его драгоценного времени. Хотя было ли его время действительно ценным, если все, что он делал, не приносило плодов? Единственная хорошая новость из Аполлонии пришла с Квинтом Деллием, который сообщил, что его легионы прибыли на западный берег Македонии и заняли хорошую позицию в месте с довольно благоприятным климатом.
Почти сразу после Деллия появился Луций Скрибоний Либон, сопровождавший женщину, которая, конечно, не могла улучшить настроение Антония, – его мать.
Она ворвалась в его кабинет, теряя на ходу шпильки, соря семенами для птиц, которых служанка несла в клетке, и нитками из длинной бахромы, пришитой какой-то сумасшедшей портнихой к краям ее меховой накидки. Ее волосы висели прядями, теперь уже седыми, а не золотистыми, но глаза оставались такими же, какими их помнил ее сын, – вечно исторгающими слезы.
– Марк, Марк! – воскликнула она, кидаясь ему на грудь. – О мой дорогой мальчик, я думала, что больше не увижу тебя! Какое ужасное время я пережила! Жалкая комнатушка на вилле, где день и ночь раздавались всякие непристойные звуки! Улицы оплеванные, залитые содержимым ночных горшков! Кровать, по которой ползают клопы, помыться негде…