Антология короткого рассказа - стр. 2

– Парон, сын шлюхи, пойдем уже домой!

А потом Парона пристрелили. Ночью, вернее, под утро, во время рейда. Гиж Сако спал, и Парон сам открыл дверь и выбежал во двор по своим собачьим надобностям. Такое не раз случалось. Видимо, Парон не хотел зря будить своего хозяина… Вот его и пристрелили.

Когда все же Гиж Сако проснулся и пошел искать своего Господина, уже начинало светать. Застрелившие Парона как раз пригнали машину, чтоб подобрать трупы собак и погрузить их в кузов. Гиж Сако только и смог закричать:

– Парона оставьте! Парона оставьте! Не увозите Парона. Я! Я его похороню! Сам…

Когда работники «Зачистки города от бездомных животных» уехали, Гиж Сако сел на бордюр в нашем дворе, положил к себе на колени окровавленное, совсем мертвое тело Парона и заплакал, завыл, застонал:

– Ну куда ты один уходил? Почему один уходил? Почему не разбудил? Ай, Парон! Ай, Парон! Господин родной! Господин товарищ! Господин брат! Господин единственный!..

И плакал. Потом снова:

– Ну куда ты один уходил? Почему один уходил?..

Постепенно все жители нашего дома собрались во дворе, вокруг Сако и его мертвой собаки. Никто не знал что делать. Жалко было, конечно Парона – добрая псина была, но Сако было жалко еще больше. На кого теперь будет кричать Сако? На ком срываться? И вообще: как будет теперь Гиж Сако без своего Господина? В нашем дворе никто этого не знал.

Парона похоронили за домом, рядом с гаражами. Хоронили всем двором, было очень много народа, и Гиж Сако сказал короткую речь. А потом вдруг почему-то приехал на черном BMW то ли чиновник какой-то, то ли депутат и стал кричать на нас, что, мол, не Сако только один гиж, но и мы все – то есть жильцы дома, что был в самом Центре Еревана, недалеко от Оперы.

Мне приснилось, что я родилась в теле Москвы, в голове красного червя яблока. Я сидела на поле, залитом абрикосовым светом, и перемещала предметы, мешая начала. А в отступлении обнаружила сходство. Когда я сидела в лесу, пришёл сентябрь. Он носил оранжевое, играл на гитаре и пил густые бордовые настойки. И тогда я проснулась в октябре в своей комнате на левом боку. Я открывала глаза и уходила вниз по лестнице к чудесным, искрящимся бесам. Красные, каменные яблоки лежали на столах, и всё кругом было каменно-прекрасно. Всегда видела этих бесов гладкими, вычищенными и застывшими. Хороводы юбок, женщины в телах мужчин, Шанхай в баре, в бедре – грезилось мне, на деле же снилось. Когда я проснулась наконец, голова была тяжёлая от схем, но я улыбалась и свешивала с балкона ноги. На небе цвёл миндаль, распускались почки, розово-белые цветки сыпались градом. Я сидела на балконе запечатанная в шаль. После видела мага – он стоял на дороге с чёрным посохом и менял местами предметы. Я увидела сходство духа; мы уходили вниз по косточке, начиная с верхних чакр. Воодушевлённая переливами оттенков от багрового, бирюзового до тёмно-тёмно-малахитового, я не оставляла его, но предвкушала очертание чёрта. Синим вечером, в переулке, на моих руках проступила кровь. И тогда я оставила мага в том переднем кармане, где храню книги, которые вот-вот выкину, сразу после поездки в горы. И вдруг я снова проснулась – передо мной остывала фиалковая вода, в которой плавал полумесяц; я сидела на гряде горы и прозревала сквозь космос дух. Слева рос чертополох и пахло жжёной травой. Внизу по серпантину двигался мужчина (будто бы близкий мне); он строил баррикады для зверей, хотя сам дико боялся ос. Этот мужчина, оставшийся в моей памяти, был смуглым и с белым сердцем-истиной-головой. Я не помню, что мы делали вместе, мы спускались и поднимались на гору в предвкушении удачи. В Новой Зеландии он стал моим мужем – в белой рубахе, у него были коричневые пальцы и шершавый язык. Мы рисовали на плоскости срезанного дерева набросок одного воспоминания, и я обнаружила себя за столом. Мы остановились – я вышла из среза и шла до самого моря, мы с мужем смотрели на неё – меня, и тогда я проснулась в Непале. Я купила слоников, чтобы привезти их друзьям, а к вечеру меня ожидала группа учеников. Помню, как зажигала свечи и вечером в тропических лесах говорила деревьям странные слова. Ночью ходила в ту харчевню, где меня каждый раз ожидала мать. Отбрасывая предметы от удивления пробуждения, я снова курила и потому знала, что ещё сплю.