Антимагеллан - стр. 12
А золото – вот оно.
И это настоящее.
А потому мне не нужно быть литератором, чтобы сказать о том, что я переживаю в эти дни – они мои, независимо от того, как я буду произносить своё имя по телефону.
И нет разницы, как зовут эту женщину, что лежит сейчас на диване и спит… Она спит, и мы должны говорить тихо, чтобы не разбудить её. Она спит.
Я не литератор, и могу, не следуя условностям и традиции, говорить о том, что переживаю. И те, другие, что ходят за стенами или спят под тиканье своих будильников, не видят этого. Кто же из них скажет, что я не прав?
Во всём мире, кто?
Это называется писать письма. Каждый, если он умеет писать, может писать письма. Это не называется литературой. Да какая мне разница, как это называется!
Значит, я пишу письма.
Так сказал он – тот, кто сидит сейчас в моём кресле спиной к окну с открытыми шторами в комнате, где на диване спит женщина и будет спать ещё ровно четыре с половиной часа – эти таблетки действуют с педантичностью убийцы-маньяка – ровно восемь часов сна без сновидений.
А вот мои таблетки действуют иначе – никогда нельзя предсказать, как они подействуют на этот раз, что-то вроде ЛСД, как это описывают в литературе и те, кто испытал это на себе. Когда я попробовал их в первый раз, это произвело эффект шока. Я словно бы умер или потерял память вследствие мощного потрясения.
Я, и правда, не помню, как оказался в этой комнате с этой женщиной, а расспрашивать теперь как-то неловко.
К тому же, она сама мне всё рассказала, но… как это было с ней.
А вот как это было со мной?
Что я видел в те часы, минуты, когда всё это происходило? Я никогда не знакомлюсь на улице… Это было что-то другое…
Да и так ли это всё важно?
Куда интереснее вот это – обычный с виду пузырёк, без этикетки, без какой-либо информации на крышке, наполовину наполненный маленькими белыми таблетками. Что это? Не снотворное. Может быть, какой-то наркотик?
Я всё ещё наивно полагаю, что если я вспомню, как ко мне попал этот пузырёк, я вспомню и всё остальное. Например, что это за таблетки в нём.
А впрочем, и это неважно.
Так стоит ли нагонять на себя важность и говорить, что я, мол, такой-сякой, умнее себя самого… И произносить какие-нибудь названия. Что, вообще, важно?
– Я мог бы сформулировать мысль,– отвечает мне человек, который сидит в моём кресле,– и это соответствовало бы какой-нибудь теории из уже существующих. И всегда нашлись бы оппоненты, которые стали бы утверждать обратное тому, что сказал я. Но вот представьте себе такую картину: вы оказались в месте, где живут близорукие – они не видят дальше, ну скажем, пяти метров. То есть совсем ничего. Вы смотрите перед собой и видите, что дороги, по которой идёте вы, и по которой идёт каждый из них,– причём, каждый из них – по своей,– впадают одна в другую, как ручьи впадают в одну реку, одни раньше, другие позже… А они этого не видят. Ведь это далеко впереди – через десять, двадцать, сто метров. И они спорят с вами, какая из дорог правильная, а какая – ложная. Вы пытаетесь объяснить им, что этот спор лишён всякого смысла. Но ведь и они по-своему правы, когда смеются над тем, что вы говорите им – ведь они видят, что вы стоите здесь, а они – там. Вы – там, а они – здесь. Это вам всё равно, как сказать, но попробуйте объяснить это им. Экий вы, однако, глазастый, да? Но уж так получилось. Так что же важно? То, что вы говорите сейчас? Или то, что вы скажете через сто метров? Или сам ваш путь? Вы не скажете ничего нового в этом мире, всё уже сказано. Ничего нового! Вы не придумаете ничего кроме, разве что, своей жизни, которую и придумывать не нужно, она происходит, она есть. Так что же важно? Разве не сам ваш путь, путь от одной банальности к другой, соединяющий их уникальным образом,– и в этом уникальность вашей жизни или, пользуясь более удачной терминологией, оригинальность вашей жизни,– вот это-то соединение мест, которые и открыты-то не вами, и не вами названы, посредством вашего пути и есть дорога. В этом мире нет больше неоткрытых стран, есть только неоткрытые дороги…