Анфиса. Гнев Империи - стр. 18
– Но ведь так можно истребить всю красоту! – воспротивилась девочка, ещё раз взглянув на мёртвого благородного оленя.
– Красота ведь не только в оленях. Она в озёрах и горах, в музыке и хороводах, в праздниках и обрядах, в снеге и радуге. Сезоны охоты позволяют не истреблять молодняк, чтобы звери плодились. А если их вдруг станет слишком много, съедят всю листву и ягоды, всё вокруг будет в одних оленях, как же другие животные? Ты подумай! Сам лес вымрет, как и луга, где нечего станет есть леммингам да сусликам. Круг жизни – большой набор пересекающихся и вертящихся рядом друг с другом циклов-колёс. Насекомые в своём маленьком мирке, древесные ящерицы, подземные кроты, жизнь в кронах деревьев, птицы, еноты, белки… Леса переходят в горы, горы в низины, необъятный мир полон красок и красоты! От птичьего пения до причудливых узоров на коже змеи. Главное, открыть глаза и начать видеть всю эту красоту.
Анфиса огляделась вокруг: шёпот крон, перестукивание кустарников, порхающие, что-то там щебечущие птички, стрекочущие кузнечики, жужжащие жуки, журчащий ручей вдали и прочие звуки леса. Несмотря на мертвеца-оленя, всё вокруг и вправду било жизненной силой. Ей показалось, что это и есть та самая «медитация», о которой она слышала от учителей в разговорах. Нечто, позволяющее познать единение с миром вокруг и подпитаться от него внутренней живительной силой.
На душе стало как-то теплее, хотя принимать такие откровения и точку взгляда о смерти она не спешила, всё ещё страшась её, а не принимая как должное. Но пришло время ей задуматься, как же на стол попадают котлеты, стейки, запеченный язык, все те кусочки, что попадаются в супе или в пирогах.
Смерть, как выяснялось в потоке нахлынувших умозаключений, преследовала буквально повсюду. Даже разбитое яйцо в яичницу – убийство ещё нерождённого цыплёнка, о чём до этого момента Анфиса никогда не задумывалась. Жизнь и смерть шли по миру рука об руку в тесных страстных объятиях и переплетениях. Вспомнился символ с дайконской ярмарки, где внутри круга было две одинаковые капли: чёрная и белая, но внутри чёрной было белое пятнышко, словно глаз головастика, а внутри белой такой же, соответственно, чёрное.
– Я, пожалуй, пойду, – слетело с девичьих губ.
Захотелось держаться подальше от столь взрослых мыслей. Бабушка уверяла, что в её возрасте уже выдают замуж. Она себя такой и ощущала – достаточно уже умной, созревшей, не маленькой, но при этом и с детством прощаться совсем не хотелось. Будто ходила по грани между периодами жизни, как по каменной ограде или бортику цветника, опасаясь упасть, то и дело оступаясь то на одну сторону, то на другую, держа баланс, пока может, посерединке. То всё ждала, когда её уже станут называть «девушкой», а не «девочкой», то вот как сейчас стремилась гнать из головы серьёзные раздумья, оставаясь в собственном мирке простых и понятных взглядов на вещи.