Андрей Соболь: творческая биография - стр. 13

. Все они были построены по одной схеме и утверждали практически одни и те же тезисы: в ряду литературы, обличающей жестокость царского режима, появилось еще одно незаурядное произведение, его новизна в том, что автор описывает не героическую борьбу и эффектные массовые выступления, а вереницу страшных будней каторги и ссылки, и в заключение – особая актуальность произведения и его значение в воспитательной и пропагандистской работе среди молодежи, которая «знает ужасы каторги лишь понаслышке»^>26.

При этом рецензии изобилуют идеологическими клише и штампами того времени: каждый считает своим долгом упомянуть о «светлых образах революционеров-мучеников» и «озверевших надзирателях», о «карательном быте дореволюционного прошлого» и «революционной ненависти к сокрушенному полицейски-самодержавному строю».

Полностью фокусируясь на содержательной стороне произведения, авторы статей практически не говорят о художественном мастерстве писателя. И лишь А. Лежнев в своей рецензии, опубликованной в журнале «Красная новь», упоминает о «незаурядных литературных достоинствах» книги: «Расположение материала, сильные мазки, отбор характерных и многоговорящих подробностей – все это показывает уверенную и смелую руку», хотя «в лиризме Соболя чувствуется неврастеничность и развинченность»^>27.

Самоубийство писателя в 1926 году породило всплеск интереса к его жизни и творчеству. В 1926—1928 гг. появляется ряд статей – воспоминаний и материалов к биографии: Я. Д. Баум «А. Соболь перед военным судом», А. Бонишко «А. Соболь», Э. Родин «Мои воспоминания об А. Соболе», Б. Файвуш «Об А. Соболе» и др. А в критической литературе делаются попытки связать биографию с творчеством и объяснить произошедшую трагедию через произведения писателя. Кроме того, в это время появляются первые и, к сожалению, оставшиеся последними, серьезные исследовательские статьи—монографии: Д. Горбов «Дневник обнаженного сердца», Зел. Штейнман «Человек из паноптикума».

Д. Горбов в своей работе выделяет две главные линии, две основные темы творчества писателя. О первой говорят даже сами названия многих произведений: «Люди прохожие», «Мимоходом», «Салон-вагон», «Последнее путешествие барона Фьюбель-Фьютценау». Это «тема движения, более или менее стремительной смены»^>28. При этом Горбов отмечает характерную особенность этого движения – «невольность и вынужденность». «В лучшем случае, это – рывок из безысходности, притом чаще всего неудачный», это «динамика предельного смятения, а не активного порыва»^>29. Доминирующим положением динамического начала обусловлена и «