Андрей Миронов: баловень судьбы - стр. 20

 – Ф. Р.). Выпускники Школы-студии МХАТ под руководством актера Центрального детского театра Олега Ефремова поставили, по слухам, потрясающий спектакль – надо прорваться, тем более что играют его в филиале МХАТ, который опять же в двух шагах от нашей школы (премьера спектакля «Вечно живые» по пьесе Виктора Розова состоялась 8 апреля 1957 года. – Ф. Р.). В Литературном музее на Якиманке – первый в жизни нашего поколения официальный вечер Сергея Есенина! Слово «джаз» перестало быть ругательным, кто-то собственными глазами видел его на афише – фантастика! В Театре-студии киноактера Эрастом Гариным возобновлен «Мандат», Андрей достает билеты, по дороге рассказывает нам об Эрдмане и Мейерхольде – сведения из первых рук, все из того же семейного круга. На один из первых спектаклей невиданного тогда ледового балета венского «Айс ревю» меня тоже повел Андрей Миронов. Помню, как он держался в переполненном «всей Москвой» шумном фойе не школьником, допущенным на взрослое представление, а настоящим театральным завсегдатаем, ценителем, знатоком…

И наконец – Фестиваль молодежи и студентов летом 1957 года, главное общественное событие, украсившее собою нашу юность (6-й Всемирный фестиваль молодежи и студентов проходил в Москве 28 июля – 11 августа 1957 года. – Ф. Р.). В его преддверии по стране прокатывается волна местных смотров, конкурсов и прочих праздников, тоже гордо именуемых фестивалями. Вот и в школе мы, по собственной инициативе, провели свой фестиваль – действо до тех пор да и с тех пор, надо думать, в школьных стенах небывалое. Все утро во дворе бушевали спортивные страсти, эстафеты и матчи сопровождались репортажем по только что оборудованному радиоузлу, а вечером, естественно, состоялся бал, гвоздем которого было пародийное представление, на наш взгляд, не слабее капустников в ВТО.

Вместе с Андреем мы придумали эстрадный номер на тему о том, как школьники разных стран сдают экзамены. Комический эффект достигался абракадаброй, имитирующей английскую, французскую и немецкую речь, а также мимическим изображением национальных характеров в нашем тогдашнем понимании. Сомневаюсь, что было оно очень точным, но, видимо, отвечало каким-то общим представлениям, а главное, тому желанию открытости, всемирности, осведомленности, какое ощущалось тогда в воздухе. Товарищи наши хохотали от души и хлопали нам неистово и долго, как настоящим эстрадным кумирам.

Началась наша самодеятельная известность, послужившая Андрею как бы прологом для его будущей повсеместной известности. Нас приглашали выступать на всяких утренниках, сборах и даже вечерах. Андрей относился к этому с серьезностью врожденного профессионала, ревниво отмечал наши просчеты и нюансы в реакции публики, запросто употреблял пряные, не до конца мне понятные актерские словечки, от которых в груди разливалось самолюбивое тепло. Успех между тем нарастал. Всеобщей точки он достиг во время общемосковского концерта, который состоялся на сцене Центрального детского театра. Любопытно, что к выходу мы готовились в актерской уборной, на двери которой было написано «О. Ефремов». Муза эксцентрики, иронии, парадокса, под знаком которой Андрей родился, несомненно нам покровительствовала. Нас вызывали, мы кланялись, как нам казалось, чрезвычайно элегантным поклоном.