Амулет plus любовь - стр. 29
Бонтондо по-прежнему смотрел на лупу, которую доктор стал засовывать в чехол.
– А я не обманщик! – Доктор густо покраснел, потому что стал сердиться. – Платон, скажи ему: как я могу быть обманщиком, когда я джентльмен?
– Как мне перевести слово «джентльмен»? – спросил Платон.
– Хорошо воспитанный и порядочный господин, – начал объяснять доктор, потом поморщился. – А, чёрт, никак не переводи! Так и скажи: «Джентль-мен».
Платон так и сказал. Потом по просьбе Бонтондо сказал ещё раз, глядя в потрясённые, опушённые густыми ресницами глаза охотника на крокодилов.
– Джентль-мен, – попытался выговорить тот.
С первого раза у него ничего не получилось, но, что удивительно, именно это слово убедило его совершенно. Он тут же дал своё согласие пойти через пески. Впоследствии все часто слышали, как Бонтондо повторял себе под нос покорившее его слово:
– Джентль-мен… Джентль-мен…
Но как он его себе представлял – никто даже представить не мог.
А на следующий день пришёл караван, с которым отряд отправился в Сахару.
****
Глава 4. Место быстрых песков
Глава, в которой описываются «игры с юбками по-испански»
пустыня Сахара и старинный обряд не-людей
по вызыванию грудного молока.
Марианна ещё ни разу не была в личных покоях мистера Тайм.
Что это именно приватная зона его квартиры, она поняла по живописи, которая висела на стенах. Потому что это была очень личная, глубоко интимная живопись, какую гостям не показывают, не допуская их проникновения в своё личностное пространство.
Эти полотна не содержали изображения чего-либо наглядного и определенного, тем более исторического. В них не было сюжета. Они просто являли собой некий художественный знак страшных вселенских катаклизмов. И всё же она сразу поняла, что эта живопись на холсте олицетворяла распахнутые врата ада, через которые врывается в души людей ужас – ужас необъятной катастрофы, название которому трудно отыскать.
Живописные формы этих произведений казались странными и символичными. Подрамники без багетов были заполнены фрагментами, обломками реальных и фантастичных, узнаваемых и деформированных, изобразительных и отвлеченных мотивов природы – природы культурной и дикой, живой и неживой. И все эти фрагменты и обломки рушились и крошились, как от взрыва.
Особенно её потрясла опрокинутая голова красивой женщины. От головы тянулась рука с лампой, а рядом вздыбились голова лошади – явно символ добра – и голова быка – определённо символ зла, потом шли ещё чьи-то руки, тела, ноги и режущий человеческий глаз электрический свет. Причём все эти хаотичные фрагменты теснились, пересекались друг с другом и укладывались в строгом порядке на свои места в безупречно выверенную композицию.