Алтарь Святовита - стр. 1

В первых числах июня одна тысяча двести сорок первого года, после длительного и изнурительного пути швабские переселенцы вышли к деревне Изменка. Двадцать семей, с детьми, нехитрым скарбом, уместившимся на двух дюжинах повозок, шестью коровами и умирающим монахом остановились на берегу озера. Впереди, на восход, в полуверсте был отчетливо виден соседний берег.

– Господин, господин Берлихинген, он зовет вас! – прокричал мальчишка лет восьми, подбежав к всаднику на пегом коне.

Некогда серебристо-серый, выгоревший до самого бледного оттенка, покрытый пылью дорожный плащ закрывал наездника с головы до пят. И когда он обернулся на голос, то вокруг него образовалось крохотное, еле видное облачко, а из-под капюшона блеснул шелковый шарф, намотанный на нижнюю часть лица. Не говоря ни слова, он развернул коня и направил его в середину колонны. Возле телеги, к тыльной части которой был приделан метровый шест с закрепленным наверху распятием, всадник остановился, спрыгнул с лошади и склонился над лежащим в возке человеком.

– Здесь, Воинот. Похороните меня здесь, ― прошептал монах уже синеющими узкими губами.

– Держитесь, святой отец, ― попытался подбодрить умирающего старика рыцарь, ― осталось совсем недолго. Два перехода и мы уже дома.

– Я уже дома. Помнишь, как в Палестине, мы с тобой… ― договорить монах не успел.

– Помню, тогда мне не было и двадцати, а ты уже разменял четвертый десяток, и как нес меня двое суток до колодца. Я все помню, Гец.

Рыцарь провел ладонью по лицу умершего друга, закрывая ему глаза, снял свой шарф и перевязал челюсть усопшему.

– Привал! Всем мужчинам копать могилу. Вон на том холме. И проводника ко мне, живо!

Геца накрыли белым полотном, положили в неглубоко вырытую яму и аккуратно присыпали землей. Воинот снял с телеги шест с распятием и воткнул в могильный холмик, после чего шепотом попрощался с другом.

– Ты всю жизнь старался принести людям добро, нес слово Божье, так, как ты его понимал, помогал обездоленным, учил детей и наставлял взрослых, спи спокойно. Я о тебе никогда не забуду.

Возки переселенцев двинулись дальше, к берегу, где их уже ждали предупрежденные проводником паромщики. Одинокая могилка проповедника простоит много лет, земля осядет, шест с распятием упадет, а спустя несколько веков место станет проклятым. Обезумевшие правнуки поставят на захронении из черного мрамора памятник убийцам. В цвет парадных мундиров, которые нелюди надевали после уничтожения ни в чем не повинных людей, напрочь позабыв заповеди Божьи. Те самые, что нес людям швабский монах Гец[1].

После путешествия в Моравию задерживаться в прошлом я не стал. Средневековых приключений хватило с головой, и в Берестье наши пути разошлись на три стороны. Свиртил с Милкой отправились в Смоленск, планируя по пути заглянуть в родную деревню. Гюнтер с Нюрой и остальным отрядом двинулись по направлению на Псков, а затем в Самолву. Я же остался на месте, подготовить оборудование для рудокопов. Дело это нехитрое, особого труда не составило, и вскоре я плескался в пока еще теплых водах Черного моря. И надо же было такому случиться, что на ниве подводных путешествий Полина познакомилась с девушками из Питера. Девицы оказались кладоискательницами, имевшими за спиной не только исторический факультет, а еще водолазную школу и восемь экспедиций с приличным временем работы под водой. Вот тут-то и заинтересовала меня пятая комната, про которую я прочел в письме, но открывать побоялся. В конце концов, наслушавшись рассказов о подводном мире, всеми правдами и неправдами я раздобыл на три дня водолазное снаряжение. Не набор для дайвинга, а самое настоящее. Упросил мичмана, который еще обучал меня на заре военной карьеры, провести пару занятий, дабы восполнить пробелы в технике погружения да подстраховать с регенерирующими патронами. Закрепив подводный фонарь на специальном креплении и зажав в руке прикрепленный к якорю буек с тросом, я вскоре оказался в комнате перехода. Проверив еще раз ИДАшку, ввел дату с номером пятой комнаты.