Алмазное сердце - стр. 23
– О-о-о! – скорбно взвыл горе-проповедник. – Всяк ныне горазд толковать замыслы Создателя! И женщина, вместилище пороков, осмеливается говорить, словно не велел Творец ей молчаливо внимать беседам мужей!
Кто-то явно переусердствовал с чтением древних писаний – таких высокопарных речей и от священнослужителей не услышишь.
– Женщинам непозволительно лишь проповедовать в храмах, – обиделась девушка. – Плохо вы читали святые книги.
– И правда, милейший, где вы изучали богословие? – поинтересовался я. – В столичном университете вам в голову вряд ли вбили бы столько дури.
– Можно подумать, сами вы там учились, – оставив церковный слог, буркнул человечишка.
– Целых три года, – похвастал я, радуясь, что образование в кои-то веки пригодилось. – И богословие у нас по вторникам читал отец-предстоятель Винольского собора.
– Так вы теолог? – оживился крысеныш.
– Я изучал право, но богословие…
– Право? – скривился он. – Теперь понятно.
– И что же вам понятно? – сурово спросил я, услышав в его голосе злобное пренебрежение.
– Юристы все – приспешники Тьмы! – ляпнул он и тут же испуганно сжался.
Но я лишь рассмеялся: глупо спорить с умалишенным.
Не дождавшись затрещины или грозной отповеди, человечек осмелел, расправил плечики и выпятил тощую грудь:
– Адвокаты, нотариусы, судии земные – все сплошь Тьмы служители для глумления над честными людьми Мун посланные.
В отдельных случаях с ним можно было согласиться.
– Души у них черные, как и у островитян черномордых. Хуже только оборотни, твари богомерзкие, блудницами человеческими от семени волчьего рожденные!
Всему есть предел, и крысеныш завизжал, когда мои пальцы сомкнулись на его шее.
– Заканчивали бы вы проповеди, милейший, – прорычал я ему в лицо, не скрывая удлинившихся клыков.
– Что вы себе позволяете, юноша? – заверещала жирная старуха.
Рыженькая молчала. Как мне показалось, она не возражала бы, если бы я придушил и ее соседку. Но убивать кого-либо не входило в мои планы, и я выпустил вяло трепыхавшееся тельце мгновенно вжавшегося в угол человека, дав себе зарок сойти на первой же стоянке.
Воцарившееся вслед за этой сценой молчание нарушал только скрип рессор, редкие окрики кучера и храп моего соседа слева, не проснувшегося даже от визга толстой дуры. Крысеныш забился в угол, отгородившись портфельчиком, старушенция открыла коробку с рукоделием и копалась теперь в спутавшейся пряже, время от времени бросая на меня сердитые взгляды, а ее молоденькая соседка отвернулась к окошку, старательно изображая, что любуется тянувшимися вдоль дороги полями. Мне вдруг подумалось, что этот дилижанс – уменьшенная копия Вестолии. Аристократы и простолюдины, недовольные и равнодушные, люди и метаморфы. На козлах восседает ее величество Элма и правит лошадками-парламентом: порой отпускает поводья, но, если тем вдруг взбредет повернуть не туда, берется за кнут. Так и едем. Фанатики-человеколюбцы жмутся по углам, как наш крысеныш, но час от часу выбираются, показывают зубки: расклеивают по городам листовки с призывами изничтожить «волчье семя», пишут в бульварные газетенки мерзкие клеветнические статьи о кровавых обычаях оборотней, о каких-то загрызенных девственницах и сожранных младенцах. Когда крысы сбиваются в стаи, их деятельность уже не ограничивается бумагомарательством. Тогда они устраивают погромы, сжигают дома, убивают. Волк сильнее крысы, но если волк один, а крыс много…