Алмазная гончая - стр. 35
– Что именно? – не сообразил Шершень, пытаясь уловить ощущение ее эмоций.
Все те же уверенность и покой, только еле заметное раздражение добавилось. Будто опасается чего-то. Шершень решил, раз не выставляет напоказ, значит, это не для него предназначено, и не попытался угадать, что ее нервирует. И без того сложно было. Непривычно и неуютно.
– Почему решил сбежать из Дельты? Ты ведь сбежал, не так ли?
– А ты раньше тут бывала? Нет? Вот когда в глухомань заберемся, тогда и задашь этот вопрос, если сама не поймешь к тому времени.
Он не желал ни говорить, ни вспоминать об этом, но память сама предательски подсунула знакомые картинки. Деревня у реки, одна из вереницы таких же деревень – провонявших рыбой, прелью и гниющими раковинами речных устриц, вечно сырых, душных, малярийных. Плавучий рынок. Надоевшие до тошноты одни и те же лица. Влажные простыни, застиранные до прорех. Сочащиеся сукровицей укусы лесных пиявок и незаживающие мозоли от сетей, которые таскаешь по утрам и вечерам, каждый день, много-много дней подряд...
– Не хочешь отвечать? Твое право. И что ты делал потом? Не сразу ведь наемником стал, как я понимаю.
– Выживал. Я ж совсем щенком был, ничего не умел, никого не знал. Податься было некуда. Бродяжничал, попрошайничал, воровал. Вряд ли тебе интересны подробности.
Так оно и было. Сменив лесные тропы на трущобы больших городов, особой разницы он не обнаружил. Те же хищники и та же добыча, съедобная или ценная, за которую приходилось иногда и подраться. Быстро привык, приспособился, а ловкость и удачу ему боги в день рождения подарили. Но как-то раз он умудрился попасться на глаза человеку по имени Сонтхи, известному устроителю подпольных боев. Был пойман, отлуплен для лучшей сговорчивости, отмыт, накормлен и обучен драться так, как на его родных болотах отродясь никто не умел.
Дрался Шершень хорошо. Как оказалось, слишком. Вместо свободы он в еще худшую кабалу попал, порой думал – все, амба, завтра не проснется. Но всякий раз просыпался, сращивал раны, сплевывал кровь, вставал и жил дальше, жил всем чертям назло. Чтобы все-таки вырасти, заматереть и стать наконец самому себе хозяином. Вольным наемником. Шершнем.
– Тяжело тебе пришлось, – тихонько сказала Кэй.
В голосе звучало сочувствие, а в сердце его не было ни тени. Он это чуял, видимо, она совсем прятаться перестала. Но что-то он ощутил все равно, что-то теплое. Ласковое. Вроде доверия или расположения. Он не был ей безразличен, она не желала ему зла, более того, его прошлое и вправду было ей любопытно, а близость – приятна.