Александрийский квартет - стр. 177

Помбаль, с достоинством вышагивающий по Рю Фуад, пьяный в дым в десять часов утра, облаченный в вечерний костюм, плащ и шапокляк, – но через всю манишку у него надпись губной помадой: «Torche-cul des Républicains» [90].

(Музей.)

Александр с рогами Аммона на голове (Нессимово безумие). Идентифицировал себя с А. из-за рогов?

Жюстин грустно размышляет у статуи Береники [91], скорбящей по маленькой дочери, которую жрецы уже успели обожествить: «Интересно, это утолило ее боль? Или сделало ее постоянной?»

На могильном камне – Аполлодор, протягивающий ребенку игрушку. «Может, вышибить слезу» (Персуорден). «Все они умерли. И ничего взамен».

Аурелия, молящая Пестезухос, крокодилью богиню… Наруз.

Львица держит Золотой цветок…

Ушебти… маленькие рабы, они должны работать на умерших в загробном мире.

Как-то так вышло, что даже смерть оказалась не властна над нашей памятью о Скоби. Еще задолго до его кончины я уже представлял его себе в раю – мягкие, телесного цвета клубни ямса, как ляжки свежесваренных младенцев; над Тобаго спускается ночь, темно-синим, плавно дышащим пятном, мягче перьев попугая. Подбитые золотой фольгой бумажные фламинго взлетают ввысь и снова падают, навстречу острому, багровому, как кровоподтек, частоколу водного бамбука. У него – собственная тростниковая хижина с камышовым ложем, у которого неизменно стоит достопочтенный поставец из прежней жизни. Однажды Клеа спросила его: «А ты не тоскуешь по морю, а, Скоби?» – и старик ответил ей просто, ни на секунду не задумавшись: «В море я выхожу каждую ночь, каждую ночь».

Я переписал и дал ей два перевода из Кавафиса, и они ей понравились, хотя точными их никак не назовешь. Теперь есть Кавафис канонический, в тонких умных переводах Маврокордато, и в каком-то смысле с этих пор он свободен – прочие поэты могут экспериментировать с ним; я пытался скорее переложить его, чем перевести, – насколько успешно, не мне судить.

ГОРОД

Сказал ты: «Еду в край чужой, найду другое море

и город новый отыщу, прекраснее, чем мой,

где в замыслах конец сквозит, как приговор немой,

а сердце остывает, как в могиле.

Доколе разум мой дремать останется в бессилье?

Куда ни брошу взгляд – руины без числа:

то жизнь моя лежит, разрушена дотла,

ее сгубил, потратил я с судьбой в напрасном споре».

Нет, не ищи других земель, неведомого моря,

твой Город за тобой пойдет. И будешь ты смотреть

на те же самые дома, и медленно стареть

на тех же самых улицах, что прежде,

и тот же Город находить. В другой – оставь надежду —

нет ни дорог тебе, ни корабля.