Александр Пушкин на rendez-vous. Любовная лирика с комментариями и отступлениями - стр. 28

Корысти хладные лобзанья

И принужденные желанья,

И златом купленный восторг!

Это стихотворение подтверждает, что опыт общения с «прелестницами» у Пушкина уже, очевидно, есть, равно как и опыт разочарования. Адресат неизвестен – скорее всего, это некий обобщенный образ. Послание перекликается со стихотворением Баратынского «Дориде» («Зачем нескромностью двусмысленных речей…»). Возможно, оба стихотворения представляют собой переложение какого-то неизвестного французского подлинника. Как видим, несмотря на яркость жизненных впечатлений, они все так же сливаются у Пушкина с впечатлениями литературными.

И я слыхал, что божий свет

Единой дружбою прекрасен,

Что без нее отрады нет,

Что жизни б путь нам был ужасен,

Когда б не тихой дружбы свет.

Но слушай – чувство есть другое:

Оно и нежит и томит,

В трудах, заботах и в покое

Всегда не дремлет и горит;

Оно мучительно, жестоко,

Оно всю душу в вас мертвит,

Коль язвы тяжкой <и> глубокой

Елей надежды не живит…

Вот страсть, которой я сгораю!..

Я вяну, гибну в цвете лет,

Но исцелиться не желаю…

Тема стихотворения (оставшегося в рукописи) традиционна: сопоставление любви и дружбы как ведущих человеческих страстей было обычным в моралистической философии и литературе, как русской, так и западноевропейской, еще в XVIII веке. Но и в этом, насквозь литературном тексте лирический герой находит возможность высказать свою любимую мысль: лучше мучения любви, нежели ее отсутствие.

К***

Счастлив, кто близ тебя, любовник упоенный,

Без томной радости твой ловит светлый взор,

Движенья милые, игривый разговор

И след улыбки незабвенной.

Это незаконченное стихотворение представляет собой перевод второй оды Сапфо. Она неоднократно переводилась как французскими, так и русскими поэтами. Стихотворение Пушкина близко к его двум черновым наброскам 1818–1819 годов.

Как сладостно!.. но, боги, как опасно

Тебе внимать, твой видеть милый взор!..

Забуду ли улыбку, взор прекрасный

И огненный, <волшебный> разговор!

Волшебница, зачем тебя я видел —

<. . . . . . . . >

[Узнав тебя], блаженство я познал —

И счастие мое возненавидел.

Лаиса, я люблю твой смелый, <вольный> взор,

Неутол<имый жар>, открытые желанья,

И непрерывные лобзанья,

И страсти полный разговор.

Люблю твоих очей я вызовы немые,

Восторги быстрые, живые

Лаиса – имя известной греческой гетеры VI века до н. э., ставшее нарицательным во французской поэзии XVIII века. Из этих трех текстов последний в наибольшей степени проникнут чувственностью. Он перекликается со стихотворением Батюшкова «В Лаисе нравятся улыбка на устах…», где есть противопоставление «неопытной красы», «незрелой в таинствах любовного искусства» и вакхической страсти «владычицы любви». В пушкинских набросках подобного противопоставления нет, но в будущем оно прозвучит во многих произведениях Пушкина, вплоть до стихотворения «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем…».