Александр Николаевич Формозов. Жизнь русского натуралиста - стр. 18
Определились темы, волновавшие натуралиста на протяжении всей жизни: “Чудная вещь этот снег: едет ли воз с сеном, упадет ли с дерева листок, пробежит ли черный стройный хорек или крохотная мышь-малютка вылезет покормиться – обо всем останется надпись, точный отпечаток характера и повадок существа, прикасавшегося к этому пушистому и предательскому покрову” (Д. 4-Х-1916).
Определился и круг видов, привлекавших особенное внимание следопыта. Есть записки и о цветах, и о бабочках, и о ящерицах, но чаще всего говорится о птицах и мелких зверьках, главным образом о грызунах. Их в любой день можно было наблюдать в окрестностях города. На дневнике 1915–1916 годов стоит эпиграф из книги Н.А. Холодковского и А.А. Силантьева “Птицы Европы”: “Кто бы вы ни были, как бы ни малы были ваши средства, но раз вы искренне интересуетесь птицами, всегда найдется подходящая для вас задача, над которой вы можете поработать с интересом для себя и с пользой для дела. Надо только выбрать ее для себя по плечу”[34].
Покровский научил Александра снимать шкурки с убитых животных и изготовлять их тушки. Этот опыт таксидермиста пригодился ему в дальнейшем и при работе в Дарвиновском музее в Москве, и при создании собственной коллекции, нужной как наглядное пособие к лекциям в университете.
Одним словом, Н.А. Покровский сыграл в жизни А.Н. Формозова очень большую роль. Из писем Николая Елпидифоровича к сыну видно, что в середине 1920-х годов Покровский помогал бедствовавший семье Формозовых даже материально. Вынужденный из-за болезни отказаться от охоты Николай Елпидифорович распродавал свое снаряжение, а Покровский купил его через подставное лицо, заплатив максимальную цену. В Дагестан Александр Николаевич ездил с ружьем Покровского, и этот “Зауэр” так и остался у нас.
Отец тепло вспоминал о скромном хранителе земского музея в “Записках натуралиста”, с любовью говорил о нем студентам и своим детям, рассказывая о юности. Тем не менее с 1927 года он уже не переписывался с учителем. А тот, одинокий, нищий и больной, так нуждался в участии. Он умер во время войны от истощения. Возможно, старик с грустью думал о неблагодарности человека, выросшего на его глазах от жадного к знаниям, но едва переступившего порог науки мальчишки до профессора Московского университета. Я тоже готов упрекнуть в этом отца, но чувствую, что суть дела не в данном частном случае, а в чем-то более глубоком и для меня не вполне понятном. С середины тридцатых годов отец не был в Нижнем ни разу – целых сорок лет. Отказался поехать на встречу одноклассников к пятидесятилетию выпуска. – “Неужели тебе не хочется посмотреть на родные места?” – недоумевал сын-историк. “Нет, там все изменилось. Могилы родителей сравняли с землей. Нет, не хочу,” – отвечал он. Видимо, возвращение к прошлому было бы для его легкоранимой натуры слишком болезненным. Прекращение переписки с Покровским стоит, по-моему, в той же связи.