Александр Невский - стр. 13

– Будто в Переяславль…

Старик бормотал что-то еще, но Ярун уже выбежал на крыльцо:

– По коням!..

В княжеском дворце Переяславля пировали, когда распахнулась дверь и вошел Ярун. Все примолкли, а сидевший рядом с князем Стригунок посерел вдруг и протянул растерянно:

– Никак, с того света…

– Где Милаша, князь Ярослав? – тихо спросил Ярун. – Верни ее мне, и ни о чем боле не спрошу.

– Кто такая? – не без смущения забормотал Яро-слав. – Ведать не…

– Милаша. Моя Милаша. – Ярун шагнул к столу, в упор глядя на Ярослава. – Так ты отплатил за спасение свое?

– Что с воза упало… – начал было Стригунок.

– А ты… – Палец Яруна уперся в него. – Ты молчи. Ты один знал, что я без кольчуги тогда выехал, ты… Ты страшной смертью умрешь.

– Молчать, смерд! – закричал наконец-то пришедший в себя князь. – Вон, пока жив. Видеть тебя не желаю!

– И я тебя, князь Ярослав, – тихо сказал Ярун. – Как вольный витязь объявляю тебе, что отъезжаю от тебя навсегда.

Рванул с шеи княжескую золотую цепь, швырнул ее на стол перед Ярославом и вышел.

Субедей-багатур – приземистый, широкий и тяжелый, как веками обкатанный камень, – никогда не улыбался и никогда не повторял своих приказаний. Узкие глаза его умели смотреть не моргая, потому что этому его научила сама смерть, в лицо которой он глядел несчетное число раз. Голос его был глуховат и неразборчив, но никто никогда не осмеливался переспрашивать, что он сказал. Все знали, что он был великим воином, но великих воинов среди монголов хватало, а Субедей-багатур был один. Он читал битву, сидя в седле позади своих войск, но читал без ошибок, всегда вовремя отмечая ошибки врага. Его не любили все, даже сам великий Чингисхан: его чтили. И если остальные полководцы Чингиса были клинками, разящими врага, то Субедей-багатур был рукой, владеющей этими клинками.

Перед ним в походной юрте сидели командиры его туменов, поредевших во время трудного прорыва через Кавказ: Джебе-нойон, Тугачар и Голямбек, выдвинутый самим Субедей-багатуром. Сидели молча, не прикасаясь ни к питью, ни к еде, потому что к ним не прикасался сурово молчавший Субедей-багатур.

Он думал. Как всегда, неторопливо и основательно перебирал всё известное по отдельности, не смешивая факты раньше, чем разберется с каждым, поймет его значение, место и самоценность и взаимосвязи, строго руководствуясь при этом точно поставленной ему лично задачей. Задача была ясной – великий Чингис всегда отдавал ясные приказы, – но прорыв через Кавказ потребовал больших жертв, помощи ждать не приходилось, и полководец решал сейчас, как исполнить повеление исходя из того, что имел. А имел он, в сущности, не более трех туменов да двух уцелевших на долгом пути корпусных командиров, не считая назначенного совсем недавно Голямбека. Два оставшихся в его руках клинка из пяти, когда-то выступивших в этот поход, – неподвижно застывших перед ним Джебе-нойона и Тугачара. От них сейчас зависело куда больше, чем от всех его потрепанных войск: по огромному личному опыту он знал, что битвы выигрывают полководцы, а совсем не число сабель. И, думая о повелении Чингисхана, взвешивая всё, известное ему, Субедей-багатур ни на миг не забывал о тех, кому придется исполнять это повеление.