Александр III. Истоки русскости - стр. 36
Мещерского не мог не смутить разгул революционных страстей, наметившийся, а потом и разыгравшийся в период Великих Реформ и достигший своего апогея в дни убийства правящего императора Александра II. И Мещерский не только утвердился в правильности своих представлений о постепенном реформаторстве, но и пришел к мысли о некоторой необходимости даже и «контрреформ», чтобы русское общество успокоилось и устоялось в своей повседневности. Исходя из этого, он видел известную пользу в корректировке Великих Реформ, находя в ней необходимый стране «конец эпохи шатания и возвращения твердой, знающей свои желания власти».
(Кто из наших современников, хорошо знающих постыдные «шатания» времен М. С. Горбачёва и Б. Н. Ельцина, сегодня не согласится с князем Мещерским? Ведь мы, наконец-то, снова возвращаемся к разумному пониманию того, что любая власть лучше любого безвластия…) То есть Мещерский в корректировке реформ видел возращение (возрождение!) исконного русского принципа самодержавия. Из уст Владимира Петровича Мещерского это звучало так: «…чтобы одна власть управляла и никто больше. А мы были бы управляемы».
Эта точка зрения потом, уже в советское время, принесла Мещерскому четкое политическое определение – идеолога русской дворянской реакции. Но сегодня, видя государственный курс на всемерное укрепление центральной власти и пережив уже не одну эпоху подлинного безвластия, мы едва ли осудим князя Владимира Петровича столь однозначно строго.
А он сам тоже хорошо почувствовал жуткое дыхание безвластия, пронесшееся над Россией в 1904–1905 годах. Тогда его смутили даже не сами вооруженные революционные выступления (с ними-то можно было справляться с помощью ещё послушной Царю армии), а гораздо более потряс его размах либерального движения, буквально захлестнувшего Россию. С этим-то как и какими силами можно справиться? Это казалось ему подлинным безумием, охватившим общество.
И мы, зная, какая судьба постигла это общество, начиная с 1917 года, должны признать, что князь был прозорливо точен в своих определениях. Русское просвещенное общество само привело себя на свою собственную Голгофу.
А в чём же сам, этот «идеолог дворянской реакции», видел возможное спасение России? Его главной политической идеей было «сочетание духа свободы с духом царства». Уважаемый читатель, не спешите назвать это неожиданное «сочетание» явной нелепостью и даже полной невероятностью! Разве не узнаете в этом сегодня вновь популярный мотив некой, как бы «народной монархии»? И к этой теме мы обратимся подробней во второй части нашей книги. А сейчас мы лишь подчеркиваем очень серьезную сердцевину политического суждения князя Мещерского, в политических воззрениях опережавшего своё время и, конечно, не понимаемого многими и многими своим современниками.